Сергей Шведов - Война Войной, А Деткам -- Кашу

— Да, Петенька, помню про твой день рождения. Скоро буду дома, а бабушка… бабушка всегда на меня сердится. Мне не привыкать. — Митрополит снял чёрные очки. — Павло, заглянешь к нам с Манькой в поповку? У внука день рождения. А по пути полюбуемся на новую дамбу.

— Без вопросов.

— Тогда поскакали.

13

Лошадка сама по себе остановилась у лобного места.

— К завтрашнему постараются успеть? — спросил митрополит.

Павло молча кивнул.

Плотники не стали отвлекаться на их приветствие, а усердно стучали молотками, заменяя подгнившие доски на новые. Рядом стояли две железные клетки с ручными медведями. Их использовали для натаски собак. Не то чтобы медведи особенно наседали на деревни, но дети пугались их в лесу, когда шли по ягоды или грибы. Приходилось время от времени отстреливать самых осмелевших зверей, которые не сторонились человеческого жилья.

За клеткой с медведями простирался огромный вольер — просто огороженный железной сеткой кусок леса с дикими кабанами. Они стали настоящей бедой для полей и огородов, столько их развелось. Кабанятина — не самая вкусная дичина, но в колбасе пополам с жирной свининой она хороша к столу.

Впритык к вольеру с кабанами тянулся куда больший вольер с волками. Их так манил домашний скот, что зимой серый заскакивал с голодухи в катух или хлев, чтобы урвать хоть что-то, пока собаки не налетели. Порой их сбегалось с соседних запустевших краёв столько, что приходилось обучать грибников, ягодников, сборщиков веточного опада и просто любителей прогуляться по лесу охоте на волков, а на прогулку обязали каждого брать с собой карабин.

Если кабаны и медведи были спокойны за свою жизнь — их не убивали при натаске собак, то обучение охоты по волку всегда заканчивалось летальным выстрелом. Волчий вольер был похож на лабиринт. Охотник в конце концов обязательно загонял волка в тупик. Чтобы спасти свою шкуру, серый иногда мог кинуться на охотника. На случай, если обучающийся охоте промажет, рядом с вольером всегда стоял опытный егерь с ружьём, который и добивал зверя в прыжке на человека.

Кабаны спокойно хрумкали жёлуди, медведи дремали в своих клетках на последнем тёплом солнышке. Волки прятались в зарослях кустарника. Только в клетке по другую сторону эшафота бесновалось, выло и орало существо в рванине из мешковины, мало похожее на человека.

— Твой доктор исторических наук так и не перебесился за год?

— Петя, ты меня укоряешь? Когда я принимал голодного беженца из Киева на кафедру истории, это был вменяемый человек.

— Павло, никого я не виню. В Киеве всегда было полным-полно кликуш и одержимых. Хоть бы укололи снотворного или успокоительного за день до казни.

— Сам не хочет. Гордый. Нас презирает. Такова его стальная воля.

— Мученического венца у чёрта не выслужишь.

— Эй, русские рабы! — крикнул узник. — Особенно ты, поп. Гляньте на свободного человека и позавидуйте силе духа расово чистого арийца, вы, кацапомонголы недоделанные.

— А ведь ты чисто русский по отцу и матери, — покачал бородкой седенькой митрополит.

— Да, русский без единой капли татарской или финской крови. Наш род из дворян от скандинавов Рюриковичей. А вы плоскомордая мразь из чухны и монголов. Вас надо давить, как клопов.

— Я это уже читал у Бунина.

— Почему меня не пытали на дыбе? Я бы высказал всё, что я думаю о вас.

— Зачем? — пожал узкими плечиками митрополит. — У нас в истории было столько предателей из чисто русских, что противно записывать ещё одну словесную блевотину. Скажите, профессор, лишь одно — с чего это у вас прорвался антирусский гнойник? Вы производили впечатление культурного человека.

— Дети…

— Что — дети?

— У вас дети повсюду, будто вы — страна детей. Куда ни пойдёшь, везде детский сад или школа. Дворы меж домов просто кишат детьми, как змеёнышами. В каждой семье по десять-пятнадцать душ. За детьми и взрослых на улице не заметишь. И все как один монголокацапы.

— Пророк сказал, что между народами, будет то же, что бывает при обивании маслин, при обирании винограда, когда кончена уборка — останутся редкие ягоды на ветвях. Вот эти редкие ягоды — наши дети, которым заселять запустевшие русские земли. Разве плохо?

— Это ужасно, поп! Тридцать лет вас вдалбливали в землю, а вы плодитесь, множитесь и возрождаетесь. Детский смех повсюду. Дети сводят меня с ума. Третья мировая война не уничтожила русскую заразу, как не уничтожил её даже Гитлер. Не будет у планеты будущего, пока не сдохнет последний русский. А вы размножаетесь и восстанавливаете популяцию врагов западной цивилизации столь же быстро, как крысы после санитарной обработки обжитой ими территории.

— Да, дети — наше всё. Так Богу угодно.

— Наш бог на Западе! Русские должны были слиться с европейцами пусть даже на положении рабов, как когда-то ирландцы. А мы по дурости своей возомнили себя великим народом. Мы — пигмеи против европейцев и американцев.

Митрополит осенил одержимого крестным знамением. У того начались корчи и рвота. Но он устоял на ногах, держась за толстые прутья медвежьей клетки.

— Стой, поп, не смей уезжать! На эшафоте вы мне не дадите произнести пламенную речь, чтобы ваши детки не узнали правды о своём народе.

— Почему же? Все ваши проклятия и клевету на русских мы давно записали из ваших лекций в университете. У каждого школьника есть тоненькая чёрная книжка, где кровавыми буквами на обложке напечатано: "ТАК ТЕБЕ СКАЖЕТ ВРАГ!"

— Пусть даже так, русские подлюки. Но ты, поп, не по годам состарился, хилый и слабый. Если бы мне вырваться из клетки, я бы тебя удавил своими сильными руками, но сначала бы зубами рвал твои промежности, пока всего тебя бы всего не изгрыз! Пусть мои праведные проклятия приблизят твою кончину. Пусть она будет ужасной!

— Зачем это вам, пан профессор?

— Без тебя полешуки разбегутся по лесам и превратятся в полузверей в землянках. От врождённой злобы перережут друг друга, а высокая детская смёртность окончательно добьёт этот последний рассадник русской заразы.

— Что ж, жгите глаголом наши сердца, пан профессор. Мы послушаем.

— Так знайте же великую тайну: вы, русские, — рабы на всём протяжении вашей поганой истории, а Русь — всегда была чьей-то колонией. Ни одного дня не прожила независимой. До вас дошла величайшая тайна русской истории, открытая мною?

— Я слушаю вас, профессор, очень внимательно. На стуки молотков не обращайте внимания. Мастеровые знают своё дело. Извините, я сижу на бричке, а не стою перед вами. Варикоз, знаете ли. Мы с вами ровесники, президент академии наук тоже, но я совсем развалился по сравнению с вами обоими. Вы как раз об этом говорили, что ваша предсмертная речь приблизит мою смерть. Так говорите же, если это вас утешит.