Евгений Войскунский - Девиант

Глотая воздух, я упал лицом на плоскую скалу. Вадим, с помощью Сережи, подтащил меня повыше. И, стянув с головы свою голубую резиновую шапочку, бурно дыша, повалился рядом со мной.

Было неудобно лежать грудью на гофрированном шланге, идущем от ненужного теперь загубника к заспинным баллонам. Я приподнялся. Сел. Сказал Сереже:

— Не ори. Живой я. Помоги снять баллоны.

Руки плохо повиновались мне. Да и ноги. Такая навалилась усталость, что я еле тащился к дилижансу. Ветер внезапным порывом будто смел нас с мыса Маврикия.

Дилижанс трясся, лавируя среди деревьев. Вадим, в своей красной футболке с надписью на спине, призывающей «jump into adventure» — прыгнуть в приключение — не переставал поносить, материть меня:

— …И ведь знал, что воздуху с гулькин …, а торчал на глубине. Как последний мудак. Вынырнул без сознания. А если б я опоздал на три секунды?

Мне было плохо. Наглотался, конечно, воды, когда выпустил изо рта загубник… в попытке хоть один вдох сделать… Вот и нырнул… прыгнул в приключение… «Не плачь, не плачь, донюшка…» Неужели я услышал это?!

Чертова тряска. Вдруг, как несколько дней назад, закололо слева в груди. Да так сильно, остро. Потирая грудь, я попросил Вадима остановить машину.

— А что такое? — обернулся он.

— Очень трясет, — пробормотал я. — Переждем немного.

— Сердце, да? — догадался Вадим. — Нанырялся в свой Китеж. Тут по дороге аптека. Потерпишь десять минут?

Я кивнул.

Вскоре Вадим выехал на асфальт и погнал машину. Затормозил у аптеки. Болело у меня сильно, все сильнее, хотелось лечь. Вадим принес из аптеки валидол, корвалол, что-то еще — он разбирался в сердечных лекарствах. Сунул мне под язык таблетку.

— Мне объяснили, где тут больница, — сказал он, склонив надо мной свой орлиный нос. — Повезу-ка я тебя в больницу.

Но я отказался. Мне стало легче. Правда, ненадолго. Дома приступ повторился. Анна Тихоновна вызвала скорую. Пожилая женщина-врач в старомодных роговых очках оказалась ее старой знакомой (как и все другие, думаю, жители этого города). Она измерила мне давление, велела медсестре сделать укол. Какое-то время посидела на кухне с Анной Тихоновной, пила чай, до меня доносились их басовитые голоса. Потом врач снова измерила мне давление, выписала рецепт и объявила:

— Ну, ничего страшного. Гипертонический криз. Придется несколько дней полежать.

Вечером смотрели закрытие Олимпиады. Как прекрасно это: спортсмены — дети разных народов — вперемешку заполняют стадион. Улыбки, объятия, танцы… а на помосте — знаменитые певцы Греции… музыка не умолкает… Завтра уедут в свои страны, но сегодня — все вместе, всем хорошо… о спорт, ты — мир… Но вот спускают флаг. Десятилетняя девочка-гречанка снизу дует на огонь — и олимпийский огонь на высоченной вышке гаснет. Все… кончен бал…

Такая печаль вдруг меня охватила, что — смешно сказать — слезы наворачивались…

Плач девочки из затонувшего Китежа растревожил мне душу, вот что. «Пошто он хощет нас убити?..» Род человеческий, что же с тобой происходит? Каждые несколько поколений неузнаваемо меняется жизнь: дома, одежда, орудия труда — короче, вся техносфера. Но неизменной остается ненависть. Неприязнь к чужому, непохожему, иначе говорящему, по-иному верящему…

Не хочется думать, что, по Адорно, в нашей подкорке доминируют войны и ненависть. Что история европейской цивилизации — это история сумасшествия разума… Да разве только европейской? Разве не погубили свою цивилизацию ацтеки и майя жуткими кровавыми жертвоприношениями?.. Разве Батый не залил кровью древнерусские города?.. Разве нынешние исламские фанатики, взрывающие себя в толпе случайных прохожих, не дискредитируют свою религию?..

«Другой веры, так убивати надобно?..»

Так что же это такое — цивилизация? Кто кого поймает, тот того кай-кай?.. Ты идешь своей дорогой, а за углом тебя подстерегает некто со злобным оскалом? О господи…

— Как вы себя чувствуете, Олег? — спросила Анна Тихоновна. — Что-то вы… хоть и загорелый, а бледный.

— Чувствую себя хорошо, — говорю, — но пойду прилягу. Устал от впечатлений.

С трудом встал, но и двух шагов не сделал, как зазвонил мобильный. Сережа нажал кнопку:

— Алло. Привет, мам. Нормально. — Он взглянул на меня: дескать, надо ли говорить о моей болезни. Я покачал головой. — Нормально, — повторил Сережа. — Нет, завтра не приедем. Ну не знаю… Я Олегу трубку дам.

Я услышал Катин встревоженный голос и поспешно ответил:

— Нет, нет, с Сережей все в порядке. Абсолютная правда. Я немножко… простыл немножко. Да. Ничего страшного. Когда приедем? Да, наверно, послезавтра. В крайнем случае первого.

— Неужели такая простуда, — зазвенел Катин голос, — что ты не сможешь в машине… Олег, умоляю, скажи правду!

— Сейчас скажу. А на том берегу пригубил первый раз дикий мед твоих уст…

— Что? — растерянно спросила Катя. — Что за дикий мед?

— Твоих уст, — повторил я. — Спокойной ночи, милая. Я тебя люблю.

С этими словами выключил мобильник. Вадим сказал, ухмыляясь:

— Ты классно ее подготовил. Простуда! Как в армянском анекдоте. Карапет поехал в командировку, заболел и умер. Родственники, прежде чем сообщить об этом его жене, решили ее подготовить. И дают осторожную телеграмму: «Карапет немножко заболел похороны понедельник». Жена испугалась, телеграфирует: «Срочно сообщите жив ли Карапет». Родственники отвечают: «Нет еще».

— Вы скажете, Вадим! — смеялась Анна Тихоновна, влюбленно глядя на него. — Нет еще!

А я смотрел на моего друга и думал: «Как хорошо, что ты у меня есть… что есть еще настоящие мужики, которые подоспеют к тебе, если ты тонешь, и вытащат… с которыми, как говорили когда-то, пойдешь в разведку… да ведь и я для тебя все сделаю, если помощь понадобится… Но вот об услышанном давеча разговоре — о донесшемся сквозь века плаче из затонувшего Китежа — я тебе, дорогой мой Вадим, не расскажу. Потому что не поверишь, засмеешь, ты же насмешник… Объявишь меня старым фантазером…»

Легли спать. Вадим сразу принялся храпеть, у него было так заведено: легкий храпок, потом свист, снова храпок — и так шло до утра. Сережа повертелся, подтыкая простыню, рядом со мной на широкой тахте. Тихо спросил:

— Олег, а где находится Византия?

— Находилась, — ответил я. — Ее давно нет. На Балканах она была. И на территории современной Турции.

— Там по-гречески говорили?

— Да. Спи, Сережа.

Вскоре он заснул, ровно дыша.

А мне не спалось. Память как бы прогоняла перед мысленным взором картины моей жизни.

Вот мы с отцом выходим из зоопарка, отец медленно идет, постукивая палочкой, и рассказывает, как в конце войны их батальон, участвовавший в штурме Кенигсберга, выбил немцев из тамошнего зоопарка и как тяжело умирал от ран огромный слон. Ну да, человечьи смерти были привычны, обычны, а вот слон…