Юрий Кларов - Пять экспонатов из музея уголовного розыска

- Если память мне не изменяет, на аукционе в девятьсот шестнадцатом она пошла за семь тысяч?

- Память вам не изменяет.

- А стоит-то все шестнадцать, а?

Любитель махорки неплохо разбирался в антиквариате…

- Стул предложить не собираетесь?

- А вы ко мне надолго? - вопросом на вопрос ответил я.

Он усмехнулся.

- Мне о вас говорили как о воспитанном человеке… Это, конечно, не в упрёк, а так, к слову. Что же касательно времени, то всё, дорогой Василий Петрович, будет зависеть от вас. Я к вам с деловым предложением. Так разрешите всё-таки сесть?

- Садитесь.

- Благодарю вас.

Он сел одновременно со мной, с небрежным изяществом закинув ногу на ногу. Спросив разрешения, закурил и доверительно сообщил мне, что с младых ногтей сочувствовал революции и революционерам.

- Если бы не слабое здоровье, вы бы видели меня среди тех, кто штурмовал Зимний, - сказал он.

- К счастью, ваше отсутствие среди штурмующих на результатах не сказалось.

- Это единственное, что меня утешает! - весело заметил он и перешел наконец к деловой части беседы.

Заверив меня в своей искренней и неизменной симпатии к большевикам, в симпатии, которая, вне всякого сомнения, перейдет со временем в любовь, он сказал, что хочет через меня передать в дар Советской власти некую уникальную вещь.

Незнакомец меньше всего был похож на бескорыстного дарителя, поэтому я на всякий случай уточнил:

- Безвозмездно?

Он укоризненно всплеснул руками.

- Я же вам сказал, что только здоровье помешало мне штурмовать Зимний!

- Итак, бесплатно.

- Абсолютно бесплатно, - подтвердил он. - Ведь те жалкие двадцать тысяч рублей, которыми, надеюсь, Советская власть поощрит мой патриотический поступок, ни один нормальный человек не назовет деньгами…

- Вы очень весело настроены.

- Ничуть. Мне крайне грустно расставаться с этой бесценной вещью. И если бы не мой патриотизм и не мои идейные убеждения, которые всегда мне так дорого обходились, я бы здесь не сидел, Василий Петрович. Можете мне поверить. Даю вам слово дворянина или беспартийного большевика - что вас больше устроит.

- Двадцать тысяч!

- Да, всего-навсего двадцать тысяч.

- Вам разве не известно, что мы ничего не покупаем?

- Известно. Вы национализируете и реквизируете. Только так и нужно поступать с этими разжиревшими на пролетарской крови буржуями. Если бы вы поступали иначе, я бы вас не понял и не посочувствовал. Но ведь к простому труженику должен быть совсем иной подход, не правда ли?

- Это вы простой труженик?

- А кто же еще? - в свою очередь, удивился он. - Но главное все-таки заключается в другом…

- В чем же?

- В том, что в каждом правиле имеются исключения. И вот мне думается, что перстень-талисман Александра Сергеевича Пушкина мот бы стать таким исключением.

- Перстень Пушкина?!

- Да, тот самый. Помните? «Храни меня, мой талисман, храни меня во дни гоненья…» И так далее.

Я, честно говоря, растерялся. Должен сказать, что в марте 1917 года возвращенный Полиной Виардо карнеоловый перстень поэта вместе с некоторыми другими вещами был украден из Пушкинского музея в Александровском лицее. Почти всё похищенное тогда же удалось разыскать, но перстень бесследно исчез. Инспектор петроградской сыскной полиции Бредис считал, что перстень украден поклонниками поэта или достаточно образованными ворами, которые прекрасно понимали, в чем заключается ценность этого перстня, и собирались его перепродать любителям пушкинской поэзии. Бредис даже утверждал, что знает похитителя и не арестовывает его лишь из-за отсутствия формальных улик. Правда, позднее, оказавшись в Первой бригаде Петрогуброзыска в подчинении у Евграфа, Бредис клялся Усольцеву, что никогда не делал подобных опрометчивых заявлений, что все это досужие разговоры безответственных людей, которые выдавали желаемое за действительное. Когда именно и кому врал Бредис - для меня до сих пор тайна. Не разобрался в этом до конца и Усольцев: Бредис обладал уникальной способностью уходить от ответа на прямые вопросы. Но что любопытно - внешность похитителя перстня в описании Бредиса и внешность незваного гостя кое в чем были схожи. Взять хотя бы этот толстогубый рот… Уж не вор ли передо мной?

Я стал лихорадочно прикидывать, как лучше задержать этого подозрительного субъекта. Через полчаса у меня должен был появиться Усольцев. Следовательно, надо как-нибудь затянуть время. Ну что ж, попробуем.

- Прошу, Василий Петрович!

Посетитель подкинул на ладони перстень и положил его передо мною на стол. Я взглянул и не поверил своим глазам. Перстень был не карнеоловый, а изумрудный… Изумруд!

Я тут же вспомнил про изыскания отца, и у меня перехватило дыхание. Неужто он был прав, считая, что своим талисманом Пушкин всё-таки признавал не карнеол, а изумруд?

Но не будем спешить. Во-первых, посетитель не представил пока никаких доказательств, что этот перстень принадлежал поэту, а во-вторых… Еще в середине восемнадцатого века австриец Иозеф Штрасс создал стеклянный сплав, добавляя в который различные химикаты можно было получить «самоцветы», почти неотличимые от настоящих рубинов, сапфиров и изумрудов. Тогда императрица Мария-Терезия специальным указом запретила Иозефу Штрассу пользоваться своим изобретением. Но вскоре «камни Штрасса» - стразы - всё равно распространились по всей Европе, приводя в ужас ювелиров. Недурно освоили их производство и в России. Стразы, изготовляемые на Хитровом рынке, вывозились даже одно время за границу. Но неужто он надеется провести на мякине старого воробья? Нет, на дурака он не похож. А впрочем, зачем гадать, когда все можно проверить.

Когда я доставал из ящика стола ювелирную лупу, у меня тряслись руки.

- Ради бога, Василий Петрович, только не волнуйтесь, - успокаивал он меня. - Не растрачивайте здоровье по пустякам.

Нет, в перстне был не страз, а настоящий изумруд. Великолепный камень густого ровного темно-зеленого цвета - такие изумруды французские ювелиры называют «Emeraude de Tunka».

Золотое кольцо, в которое его вставили, сделано, видимо, было в конце XVIII или начале XIX века, но сам камень я бы отнес к глубокой древности. Скупыми, но выразительными штрихами на камне было вырезано строгое лицо египетской богини Нейт - матери солнечных божеств, которую египтяне именовали «отцом отцов и матерью матерей». Надпись представляла собой первые слова посвященной Нейт молитвы: «О великая мать, рождение которой непостижимо». Интальо отличалось изяществом и выразительностью.

Посетитель кашлянул и скрипнул стулом.

- Мне бы не хотелось торопить вас, Василий Петрович, но, увы, время не ждет. Уже пора обедать, а я еще не завтракал.