Н. Тасин - Катастрофа. Том I

— Граждане! — кричал и молил Стефен. — Не теряйте хладнокровия!

Но его не слушали. Животный ужас был сильнее горячих призывов к благоразумию, делал людей слепыми и глухими ко всему другому. Толпа стала шарахаться, сначала в стороны, потом, под давлением бешеного напора сзади, вперед. Солдаты дрогнули и отступили еще на несколько шагов.

— Назад — или мы откроем огонь! — осипшими голосами кричали командиры, упираясь руками в грудь передних из толпы.

Минуту спустя заиграл рожок. Вызывающе, буйно и задорно звенящими звуками, он кричал на всю огромную площадь, что вот-вот прольется горячая, алая кровь. Потом, после минутного перерыва, рожок заиграл во второй раз.

— Ради Бога! Назад! Сейчас стрелять будем!

Но обезумевшая толпа продолжала напирать. Несколько человек прорвали цепь и смешались с солдатами. Как вода в прорвавшуюся вдруг плотину, хлынул человеческий поток в образовавшиеся бреши.

Все смешалось в дикой свалке. Где-то в стороне заиграл в третий раз рожок. Мгновение спустя сухо протрещали несколько одиночных выстрелов. Больше и чаще. Точно сухой горох просыпался над всей площадью.

И горячими, алыми струями пролилась давно уже просившаяся наружу кровь.

А на сравнительно небольшой высоте, точно любуясь происходящим внизу зрелищем, плавно реял гигантский зоотавр. Он не торопился. Он как бы умышленно медлил, чтобы дать сердцам окоченеть от ужаса, чтобы люди до конца испили чашу предсмертной тоски. И когда этот момент наступил, когда, казалось, пройдены были уже все ступени мук человеческих, когда ужас уже спирал дыхание и цепкими когтями вонзился в самую глубину сердец, чудовище всей своей громадой ринулось вниз и врезалось в толпу.

Началось что-то невообразимое. Солдаты, побросав ружья, смешались с мятущейся в панике толпой в один гигантский клубок человеческих тел, который извивался, корчился, как раненая насмерть змея, метался из стороны в сторону. Ноги ступали по раздавленным телам, хруст костей смешивался со стонами. Зоотавр все глубже врезывался в гущу толпы, крошил ее, точно огромной силы таран, каждым своим движением, каждым поворотом тела убивая и калеча всех, кто попадался на его пути. Он оставлял за собой широкую борозду, наполненную окровавленными человеческими телами и напоминавшую побитую градом полосу хлебного поля.

Тысячи, десятки тысяч людей успели добежать до спуска в подземный город. Он оставался теперь незащищенным. В одну минуту балюстрады были сломаны, запертая массивная чугунная дверь уступила под всесокрушающим напором человеческой лавины, и люди, тесня и давя друг друга, бросились по каменной лестнице вниз. Ничего не видя перед собой, они, запыхавшись, неслись вперед, все сильнее подталкиваемые сзади. Страх быть раздавленными побуждал их бежать все дальше и дальше, со ступеньки на ступеньку, в зияющую мраком бездну. Те, которым изменяли силы, падали и через минуту тысячи ног обращали их тела в бесформенную кровавую кашу. Многие из находившихся впереди, потеряв сознание, но подталкиваемые сзади, летели вниз, ударяясь головой о каменные ступени и оставляя на каждой из них несколько капель своей крови. И по мере того, как толпа спускалась, ступени становились все более скользкими от налипшей на них крови и ноги все чаще ступали по человеческим телам.

Лестница казалась бесконечной, и все труднее и труднее было подвигаться вперед из-за все нараставшей груды тел. А сзади все напирали и напирали новые толпы: сверху, точно из гигантского вулкана, приливала все новая человеческая лава. Люди делали отчаянные усилия пробиться вперед; задыхаясь от недостатка воздуха, с проклятиями и скрежетом зубовным, пытались они прочистить себе путь через груду тел, отталкивали их руками и ногами, напирали на них всей массой, теряли последние силы, часто сами тут же падали на груду костей и мяса и после нескольких судорожных конвульсий умирали.

Груда росла, становилась все выше и шире, доходила до серых наклонных каменных сводов, заполняла собой малейший клочок свободного пространства. Скоро образовалось нечто вроде сплошной плотной, непроницаемой пробки. Теперь уж не было никакой человеческой возможности пробиться вперед хотя бы на один шаг.

Тогда те, которые были впереди, стали делать отчаянные попытки выбраться из этого ада. Пусть там, вверху, витает смерть, пусть там ждет их неминуемая гибель, — все же это казалось легче, чем умереть в этом ужасном склепе, задохнуться среди груды скрюченных изуродованных тел.

— Назад! Ради Бога! Вперед больше нельзя! — слышались сдавленные крики.

Но те, которые еще находились выше, не знали о происходящих внизу ужасах и упорно пробивались вперед, сами подталкиваемые сзади все новыми напиравшими толпами. При всем желании они не могли повернуть назад и продолжали спускаться, идя навстречу верной смерти.

— Назад! Внизу смерть! — кричали снизу.

— Вперед! Скорей же, черт возьми! — кричали сверху.

Четверть часа спустя весь спуск в подземный город, до глубины в 470 метров, сплошь, сверху донизу, был наполнен мертвыми телами. Успели спастись только самые задние ряды, еще находившиеся у самого выхода.

Толпа, содрогаясь от ужаса, отхлынула и бросилась искать более надежного убежища.

То же, или почти то же, происходило и у всех других спусков в подземный город. Везде обезумевшая толпа, подгоняемая животным страхом, сама шла на почти верную гибель. У здания Оперы, перед Палатой депутатов, на площади Согласия, на Итальянском бульваре, в Латинском квартале, в Бельвилле, на Монмартре десятки тысяч людей погибли от пуль, от зоотавров, но неизмеримо больше жертв полегло на каменных ступенях, ведущих в подземный город, который на этот раз вместо спасения уготовил парижанам гибель.

Всю ночь, вплоть до самого рассвета, зоотавры громили город, нагромождая на его улицах и площадях новые груды развалин. И вплоть до рассвета волшебно-красивая майская ночь оглашалась стонами умирающих и искалеченных.

Бледный свет зари осветил картину чудовищного разрушения. Париж походил на поле битвы, на котором всю ночь бушевал убийственный огонь многочисленных тяжелых орудий.

А с первыми лучами солнца в него со всех сторон беспорядочными ордами стали врываться десятки тысяч беженцев из окрестностей. В эту ужасную ночь солдаты, охранявшие входы, частью погибли, частью разбежались, и двери, ведущие в столицу, были настежь открыты.

Беспрерывными потоками текли в нее беженцы, хмурые, оборванные, потерявшие человеческий облик, напоминаю-щия первобытных людей. Прикрытые мешками и всякой рванью, часто полунагие, с толстыми суковатыми палками в руках, они казались детьми каменного века. Проникнув в город и убедившись, что он весь как бы вымер, они, как голодные звери, прежде всего бросились искать пищу. Толпами набрасывались они на пекарни, трактиры, магазины и склады, взламывали замки и двери и спокойно, в угрюмом молчании, грабили все, что попадалось под руку. Потом, отойдя в сторонку, торопливо насыщались и напивались, напяливали на себя награбленное платье и часто тут же засыпали тяжелым сном сытых и пьяных дикарей.