Лилия Баимбетова - Планета-мечта

— Черные большие умерли, да, жуть, — говорили угрюмчики, — Раз, и все как умерли! Мы испугались, ух, как испугались!.. да, они хотели воевать. Им не нравилось, что еще кто-то прилетел с неба. Разве ты не знаешь, Ра, что они прилетели с неба? Давным-давно. Мы думали, что вы прилетели из одного места. Что вы еще там поссорились. Вы с ними не ссорились? Нам их очень жалко.

— Мне тоже, — сказала я в темноту, прижимая руки к груди, — Мне тоже.

— Они были хорошие, хоть и страшные, — говорили угрюмчики, — правда, Ра? И ОН был хорошим….

— Кто? — спросила я тихо.

— ОН, — объяснили мне, — ОН.

— Кэррон? — сказала я.

— Да, ОН, — и они стали изображать карканье ворон, но получалось у них плохо.

"ОН, — думала я, — ОН… — и еще, — Им не понравилось, что кто-то еще прилетел с неба. Ах, Кэррон!". Слухи об инопланетном происхождении воронов держаться довольно упорно, однако я уверена, что они никогда не знали технологий, подобных нашим или даже технологиям Старого времени. А уж причислять воронов к народам Хаоса — какая чушь! Я скорее поверю в то, что они действительно способны путешествовать в космосе так же, как и в атмосфере. Вороны не имеют ничего общего с народами Хаоса, это лишь дурная привычка наших ученых причислять все, что они не могут объяснить, к созданиям сумасшедшего Мейкера. Я уверена, что вороны не могут быть народом Хаоса. Ни один народ Хаоса не существует в двух взаимоисключающих друг друга ипостасях, ни один народ Хаоса не проявлял магических способностей, а я видела, как Кэррон остановил землетрясение, это не объяснишь гипнозом и прочими глупостями. Ведь я действительно видела.

Стоило мне подумать о нем, как я совсем расстроилась. В темноте, под несмолкающее чириканье угрюмчиков, я думала о том, что было бы с ним, если бы он не погиб вместе с остальными воронами. И боялась, думая, погиб ли он? если он еще жив! Что с ним теперь, если он еще жив?…

Перед рассветом угрюмчики угомонились и задремали, я тоже не заметила, как заснула. Спала я недолго, но мне что-то снилось, что-то тягостное и неприятное. Проснулась я от холода… Приглаживая волосы и зевая, я выглянула с дерева и замерла. Было уже совсем светло, но отчетливая белая сияющая половинка луны еще висела в небе. Светало. На востоке через небо протянулись полосы сияющих желтоватых облаков, они упирались в перистые барашки, неширокой полосой отделяющие их от остального сине-голубого неба. Под этими полосами, за деревьями чувствовался рассвет; еле заметное оранжево-золотое сияние доносилось оттуда. Ближе к югу над лесом висели два розоватых облака.

Вся трава была сероватой от росы, с ветвей деревьев то и дело срывались крупные капли. Было так тихо. А потом стали слышны птичьи голоса, негромко чирикающие на разные лады в кустах и в листве деревьев. Две большие птицы, одна за другой, пролетели в холодном рассветном небе.

Наконец, солнце показалось над деревьями. Облака почти рассеялись, не было в небе ни желтого, ни алого отблеска. Небольшое круглое солнце холодно сияло, окруженное слепящим ореолом. В кустах через равные промежутки времени пищала какая-то птица: чвик-чвик-чвик. Иногда ее перебивало чье-то еще чириканье; в лесу слышны были — почти эхом — отдаленные птичьи голоса. Солнце золотило обращенные на восток ветви деревьев, но трава была еще темной и серой, вниз солнечные лучи не проникали, и лес стоял темной массой лишь с отдельными позолоченными верхушками, на которых ясно и четко был различим каждый лист и каждая веточка. Птица в кустах расчирикалась громче и звонче.

Солнце всходило все выше. Небо посинело, приобрело более темный и глубокий оттенок, лишь на востоке за деревьями проглядывала размытая голубизна с отливом в серь. В зените таяла еще ясно видная половинка луны. Ах, как было тихо! Отдельные птичьи голоса, даже громкое сорочье стрекотание, пронесшееся над лесом, не нарушали этой тишины. Ветра не было ни дуновения.

Река, изгиб которой был прямо передо мной, оставалась темной, свинцовой, но вдруг солнечный луч заскользил по воде, золотя ее. И вся Дэ вспыхнула желтоватым оттенком быстрой бегущей воды. Этот желтовато-коричневатый цвет присущ ей в солнечные дни. Осветился другой берег с осыпающейся глиной, вспыхнула позолотой черемуха и пожухлая вытоптанная трава вокруг нее. Прислонившись к мокрой от росы, толстой ветке, я сидела и смотрела на все это, не в силах насмотреться. Моя Дэ…. Моя Дэ.

Раздался шорох. Я подняла голову. Проводник, держась рукой за край верхней площадки, спустился вниз и остановился, завернувшись в одеяло. Он тоже смотрел на реку.

— Дэ Благословенная, — сказала я, словно про человека.

— Да, — хрипло отозвался он.

— Ты бывал здесь раньше?

Он посмотрел на меня сквозь свисающие волосы и кивнул: да. Медленно он сел и обхватил колени руками. Я все смотрела на него. Я подумала тогда, что нам, пожалуй, не стоит идти к Серебряной Иве: мой приятель явно чувствовал себя не лучшим образом, а задерживаться надолго я не хотела. Опустив на колени черноволосую нечесаную голову, он сидел, и тело его сотрясала дрожь.

— Тебе нехорошо? — сказала я негромко, — Малыши сказали, что у тебя кто-то умер…. Нам, наверное, лучше пойти обратно. Или ты хочешь отдохнуть?

— Я не болен, — отозвался он хриплым голосом.

— Тебя всего колотит.

Он поднял голову. Сквозь волосы я увидела черный глаз и линию бледных тонких губ. Губы эти дрогнули и вдруг странным, неприятным образом улыбнулись. Улыбка эта была такова, что я вздрогнула. Нехорошая эта была улыбка.

— Я не болен, — сказал он, — Я отведу вас, куда вы хотите. Я нанялся на эту работу.

Я кивнула, но промолчала. Мне до сих пор было холодно и страшно от этой улыбки. Впрочем, файны — страшные и злобные существа. Они мстительны. Они коварны. Они изощрены в искусстве убивать неугодных им. Немало людей поплатились жизнями за то, что зашли на метр на территории, которые файны считают своими, за то, что взглянули не так на кого-нибудь из дивного народа, сказали оскорбительное слово. Они прекрасны, файны, нет никого прекраснее их, они — чудо во плоти, песня земли, трав и лесов, но они — живое чудо, не нарисованная картинка, не сочиненная сказка, они живут, ходят по земле, дышат воздухом — и ненавидят, убивают, мстят за любое оскорбление. Они таковы, какие есть. Они как молния — непостижимы, прекрасны — и убивают.

…Как только совсем рассвело и воздух потеплел, мы двинулись в обратный путь, я решила, что так будет лучше. Мой проводник молчал. Он шел медленно и часто останавливался, от легкости его походки не осталось и следа. Мне часто приходилось ждать его. Что с ним случилось, я не понимала. Он не говорил мне не слова, не отвечал на расспросы. Кончилось тем, что он упал на склоне в сосновом лесу и остался лежать так, лицом вниз. Я подошла и села рядом, дотронулась до его плеча. Он нетерпеливо дернул плечом. Я убрала руку. Мы долго оставались там, в этом лесу, среди стройных сосен. Что-то успокаивающее было в них, в их красноватых стволах, в сухих папоротниках и костянике. Я сидела с грустинкой на душе и выдыхала тихий прозрачный запах соснового леса. Проводник, наконец, зашевелился и сел на колени. Дрожащей рукой он провел по спутанным волосам, натянул на плечи одеяло, закутался в него и замер.