Игорь Волознев - Журнал «Приключения, Фантастика» 1 92

— Мудрейший и Всесильный! Я знаю, вы можете, но не хотите нам помочь! — Джак упал к ногам Учителя, стремясь вымолить всевышнюю милость. Он знал, что Мудрейший сжалится над его страданиями и он молил, молил, молил своего единственного господина и друга на этой Земле.

Но Учитель оставался глух и безразличен, и к Джаку с окончательной ясностью пришла мертвящая душу мысль, — да, он мудрый и всесильный, действительно, сейчас слабее младенца.

— Но может быть еще что-то возможно, — со слабым отголоском надежды прошептал Джак. — Нет, мы уже тысячу лет только советники, — твердо ответил Учитель, — зло вырвалось из-под контроля, и лучше, если оно сейчас погибнет от собственной руки. Пусть наше неудачное детище перестанет существовать… Отправляйся домой, Крин, — уже без гнева обратился к нему Учитель, — а впрочем, можешь и остаться, ибо сейчас, ничего уже не изменить.

Не помня себя, словно в сновидении, Джак прошел через сад, стараясь не повредить ни один цветок Каким-то образом добрался до взлетной поляны, нашел на ней каменную чашу и очнулся уже высоко над Землей. Его полет прерывался провалами бреда, и лишь какими-то окраинами сознания он чувствовал тончайшую вибрацию, позволявшую держаться нужного направления.

— Ураганы пыли, волны высотой в гору, — слова Учителя взрывались в воспаленном мозгу, гудели, наползали друг на друга, сталкиваясь и деформируясь от соударений, — вымрут динообразные, твердая вода покроет страну стеннонов… но разве вода может быть твердой?… радиация… океаны мрака… искра гаснет… ураганы… психическая материя… цветок в джунглях… твердая вода…

Нескончаемый день сменился такой же нескончаемой ночью, которую освещали те же две луны, но Джак, возвращаясь из бредовых провалов, замечал, как меньшая из лун неумолимо увеличивалась в размерах, становясь больше главного земного спутника — в два раза, потом в четыре… в пять… Пока не спрятала его за собственной сферой.

И когда горизонт осветился пурпуром восходящего Солнца, Луна начала быстро разрастаться, становясь больше его, как если бы, обладая страшным притяжением, она втягивала в себя звезды и увеличивалась за счет них; и вот — только гигантский черно-багровый шар, от горизонта до горизонта заполнил все пространство, плюща невообразимой тяжестью алую от утреннего солнца атмосферу — кровавым потоком брызнувшей из все уменьшавшейся на востоке полосы свободного неба.

Ураганным шквалом Джака бросило вниз, и вдруг ему показалось, что черная громада зависла на сотую долю секунды, но тут же снова провалилась давя темно-кровавый горизонт, снова задержалась… и опять обрушилась вниз, чтобы остановиться на сотую, тысячную долю мгновения, и тут же… вниз, вниз, вниз — неотвратимо проламываясь сквозь лопающиеся слои воздуха, словно нейтронная звезда — поглощая и втягивая в себя: свет, Землю, и само Солнце.

— Спаси нас, Учитель! — Мольба, отчаяние, страх, немыслимая жажда жизни, последний всплеск надежды, все слилось в одно извержение ужаса.

И вечная мгла, погребла под собой всю Вселенную.

Виктор Потапов

ГАДЕНЫШ

Главное — укрыться одеялом по самый подбородок и подоткнуть его плотно под плечи. Тогда никто не доберется до горла и не задушит. Для большей уверенности — ведь одеяло может сползти во время сна и шея обнажится — нужно сосчитать раз, а лучше четыре до 12. Только во время бессонницы или в смутные ночи, когда меняется погода, я окружаю себя восьмью или 12 дюжинами. 4 дюжины — это маленькая стена, 8 — бастион, 12 — Магический Круг. Проникнуть в него не в силах никакая нечисть. Важно не ошибиться, ОНИ всегда стараются сбить со счета, заставить пропустить цифру, чтобы иметь лазейку в КРУГ. Пропустишь цифру и нет дюжины, а нет дюжины — вместо магических четных сумм выходят нечетные, охранная сила которых слаба. Хуже всего, когда присчитаешь лишнюю дюжину к 12, тогда Магический Круг обратится в свою противоположность. И если есть сомнение, то лучше отказаться от насчитаного и начать строить КРУГ сначала.

В ДОМЕ я редко считаю, только в бессонные или смутные ночи. Во время них перегородка между нашим и потусторонним мирами так истончается, что чувствуешь, когда ТЕ кружат подле тебя или проплывают мимо.

СТРАШНО!

Никого нет, но кто-то смотрит в спину, из-за угла, сквозь двери, из темноты. Шевелит ледяным дуновеньем волосы. Чувствуешь: здесь! рядом! А кто?! Что?! И чем чувствуешь?.. Страхом! Только им.

Кто они, узнаю, когда умру. Свезут в тот дореволюционный кирпичный домик с крестообразными узорами на высоких дверях, который я видел однажды. Там морг. Видел еще ДО ТОГО. Когда хоронил бабушку.

Асфальтированная аллея вниз, под горку, в тихий уголок. Мокрые желтые листья под ногами. Все помню, словно это было вчера.

А может, я и не увижу кирпичного домика? Может, выйду из ДОМА когда-нибудь… Вряд ли!

На мне ведь два убийства (детей!) и сошедшая с ума женщина — их мать. Она тоже здесь в ДОМЕ, но она в счастливом неведении. Ее разум блуждает где-то в приятных местах, а я помню все. Абсолютно все!

Лия была первой женщиной, с которой я не мог расстаться уже полтора года. Нет, это была не любовь, а ненасытное безумие. Покойная бабушка говорила мне: это половой подбор, то, что в сказках называют второй половиной яблока. Самое, самое. Не оторвешься.

Лия, наверное, на самом деле была для меня этим половым подбором. Я дурел от нее, сильней чем от водки. Как пламенный латиноамериканец хотел ее в любое время дня и ночи. И это несмотря на то, что ей было уже за 30 и она имела 2 детей от разных мужей. Последнее, я имею в виду детей, на Лие почти не отразилось.

Как с ней было хорошо… И как стало страшно в конце. В тот памятный день я сидел за письменным столом и вымучивал абзац за абзацем очередной кусок своей научной поденщины. Стояло лето, за окном мальчишки играли в футбол. Павлик с Вадимом — Лиины сыновья — ушли купаться на Москва-реку. Лия жила на Ленинградском проспекте возле метро «Водный стадион».

Сидел я, мучился, писал рывками какие-то фразы, а настоящие мысли были далеко-о. То вздохну, то о чем-то задумаюсь, а о чем, бог его знает. Очнусь, оказывается гляжу на диван и перед глазами мелькает еще, тая, ее тело. Хлопнет дверь лифта, прислушиваюсь. Томлюсь…

Наконец она пришла. Услышав, как поворачивается ключ в замке, я кинулся к двери. Подхватил ее на руки и понес на диван. Она смеялась. Но недолго. Я успел лишь расстегнуть блузку, как в дверь затрезвонили, заколотили так, что сразу стало ясно — случилась беда.

Я отворил дверь: за ней стоял усатый парень в желтой майке и держал на руках Вадима — младшего Лииного сына. Вадим обвис на его руках, как мокрая тряпка, запрокинув мертвенно белое лицо.