Леонид Панасенко - Садовники Солнца (сборник)

— Ты работаешь, сынок, значит, все не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.

— Я принес людям много беды, — сказал Анатоль. — Я сердился на себя, а получилось — на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.

— Не горюй, сынок, — Кханна взглянул на Илью. — Ты принес людям хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры…

— Что же мне теперь делать? — Анатоль шагнул к философу.

Тот покачал головой:

— Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок. И каждый сам должен найти на него ответ. Ни философы, ни Садовники не дадут тебе универсального совета. Что делать? Просто жить.

Илья вздрогнул.

«Такой разговор уже был, — подумал он. — В другой ситуации, в других лицах, но был. И сводится он к одному — к невозможности вместить все, что называется жизнью, в пределы умных правил, добрых советов и благих намерений».

ПЕРВЫЙ БРАТ

Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.

— Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в Светлых садах. Сейчас там собирают яблоки.

Скупое послание Центра по учету и распределению физического труда, записанное электронным секретарем, обрадовало Илью и вызвало улыбку.

Человеку всегда чего-нибудь не хватало, подумал он. Тысячелетиями, скажем, создавался и развивался мир материальных ценностей. Мир жилья, вещей, еды. Средств передвижения и связи, жизненно необходимого и необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного. И во все времена потребности постоянно опережали возможности человечества. Оно и понятно: потребность есть мысль — быстротекущая, изменчивая, а возможность — это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве и времени. С появлением так называемых дубликаторов вещества процесс воспроизводства обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации искомого. Физический труд стал редкостью, диковинкой. И тут вдруг оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему не хватало мускульной, грубой работы. Ее стали придумывать, изобретать. Те же самые яблоки, например, могли за считанные минуты убрать автоматы. Могли, но…

— Вот как ты встречаешь гостей, — притворно обиделся Юджин Гарт. — Заполучил тут все мыслимые блага — работай не хочу, сад его ждет… Нет, чтобы с друзьями поделиться.

— Вы же улетаете, — возразил Илья.

— Сегодня, но не сейчас, — парировал Юджин. — Приглашай, не стесняйся.

Армандо улыбнулся им обоим.

— Я готов, — сказал он. — Где же твой сад, Садовник?

— Грабители, — вздохнул Илья и вызвал по браслету связи ближайший свободный гравилет.

По дороге Юджин, как когда-то Ильей, открыто любовался Армандо, много шутил, вставлял где надо и не надо свое излюбленное «великолепно».

В Светлых садах было в самом деле светло. Высокие яблони росли безо всякой системы, далеко друг от друга. В их мощных стволах, тяжелых изгибах веток откровенно заявлял о себе избыток жизненной силы. И в то же время сад не мог скрыть свою старость. Она проскальзывала и в этой вызывающей мощи деревьев, и в их безумной щедрости. Плоды несказанной красоты и размеров спешили передать всем нехитрую философию сада: «Вот родил, постарался…» Илья знал этот сорт яблонь: каждый раз они плодоносили будто в последний раз; им нравилось обманывать самое себя.

— Что в Школе? — поинтересовался Илья. — А то все о Жданове да о Ефремове говорим. Мне уже эта парочка надоела. Ефремов, кстати, завтра тоже улетает.

— В школе как в школе. — Гарт срывал плоды аккуратно, по одному, любуясь каждым яблоком. — Новые люди, новые хлопоты… Начинаем подумывать о специализации Садовников.

— Хирурги, разумеется, пока не нужны?

Юджин развел руками.

— А историков, кстати, нам крайне не хватает, — добавил он, поглядывая на Армандо. — Я вам даже завидую… Какие темы! История гуманизма… Роль рационального и чувственного… Миф о Христе… Великолепные темы.

Затем Юджин рассказал, что в совете Мира сейчас рассматривается вопрос об определении официального статуса Службы Солнца, как планетарной организации на уровне педсовета. Таким путем, например, утвердился полтораста лет назад совет Морали, который взял на себя контроль за соблюдением правил человеческого общежития…

— Правильно! — обрадовался Илья. — Статус совета — это уже признание. Мы нужны планете!

— Кто спорит, — согласился Гарт. — Нужны. Но узаконивать Службу рано. Преждевременно. Мы ищем сейчас. Тот же статус свой ищем. Экспериментируем. Отбиваемся от пережитков прошлого и находим новые проблемы. Бледнеем от неудач… Рано, братцы! Кстати, Юго-западная зона высказалась против предложения.

— И Иван Антонович? — удивился Илья.

— Одним из первых.

Армандо слушал их с нескрываемым любопытством.

У Ильи потеплело на сердце — «самородок» явно понравился руководителю Школы. Немногословный, добряк, ранимый. А какой у Армандо доверчивый взгляд. И отвлеченный. Обращенный в себя, в свои размышления.

Не беда, подумал Илья, если из него не получится «оперативника». Даже к лучшему. Служба Солнца активно обрастает собственными теоретиками. Вон и Егор… Его, помнится, еще на втором курсе приглашали в НИИ Счастья. После статьи о новых тенденциях самовыражения. «Желание человека реализовать себя как личность мы можем теперь постулировать в качестве первейшей жизненной необходимости…» Кажется, что-то в этом роде… Прав Егор, трижды прав. Ведь и Анатоля не так любовь, как боязнь собственной тщеты измучила. Помнишь мысли его, подслушанные зимой, в Карпатах? Как душа его кричала. Как жег его огонь — «несостоявшийся, несостоявшийся…» Господи, неужели он перегорел, перебесился, перебродил? Неужели его, наконец, прибило к берегу? К тому берегу, где жизнь и горечь, где всего понемногу, где друзья…

— Солнечное занятие, — удовлетворенно прищурился Юджин.

Он присел возле своей корзины, выбрал зачем-то самое зеленое яблоко и смачно захрустел, приговаривая:

— Мне много не надо. Мне бы в Птичьем Гаме поселиться. Мне бы яблоки с друзьями собирать.

— Алена, смотри, — позвали ее подружки. — Да смотри же!

Серебристый гравилет со свистом пронесся над тополями во дворе школы и возле Днепра взмыл вверх. Перелетев через реку, он резко нырнул в сосновый лес.

— Папа! — закричала Алена. — Это он, папочка. Прилетел!