Марина Ясинская - Настоящая фантастика – 2014 (сборник)

– Неужели у них у всех так? – недоумевал Шандор, пока процессор, недовольно урча, пытался справиться с венгерским паприкашем по-лигирянски. – Не завидую я ихним мужикам. Скажи спасибо, что наши с тобой девицы хотя бы красивые, а представь, каково кому-то, когда под ним мало того что бесчувственная доска, так еще и крокодил. Там таких тоже полно, не сомневайся. Слушай, может, действительно поменяемся? Все какое-никакое разнообразие.

Меняться Олесь категорически отказался. Он сам не знал почему – никаких чувств, кроме легкой жалости и легкого же раскаяния, по отношению к Лайме он не испытывал.

– Еще не поздно, – задумчиво сказал Шандор на восьмые сутки.

– Что не поздно? – автоматически переспросил Олесь.

– Повернуть оглобли.

«Одиссей» дожевывал последние тысячи миль космического пространства, оставшиеся до входа в тоннель.

– Если ничего не случится в пути, в срок мы уложимся, – рассудил Олесь. – В пределах расчетной погрешности. В крайнем случае, уплатим неустойку за опоздание. Ничего страшного, вообще говоря. Однако…

Спроси его, он вряд ли бы сказал, что именно означает это «однако». Нечто неуловимое протянулось между ним и купленной на Лигире пассажиркой. Нечто, ничего общего не имеющее с тем, что бывает между мужчиной и женщиной. Нечто совсем другое.

– Моя вчера отчудила, – проговорил Олесь вслух. – Знаешь, что сказала?

– Что же? – Шандор хмыкнул. – Постой, сейчас угадаю. Бьюсь об заклад, то же самое, что моя вчера выдала мне. «Ты только не влюбись в меня», – писклявым голосом спародировал Шандор Аоллу.

– Угу, так и есть. За час до этого приволокла меня к транслятору и заставила на все лады повторять производные от слова «любовь». У них, оказывается, этого слова и в лексиконе-то нет. С учетом их темперамента, немудрено: какая там, к черту, любовь. Соитие, совокупление есть, я выяснил. Даже групповое изнасилование. А любви нет. Вместо нее этот, как его, черт… слово какое-то идиотское.

– Вериль, – подсказал Шандор.

– Точно, оно самое. Твоя, выходит, тоже упражнялась с транслятором?

– Да нет. Видимо, почерпнула от твоей. В результате выдала, что, если я, не дай бог, в нее влюблюсь, настанет вериль. Прозвучало так, словно настанет всеобщий конец света, ну, или, самое меньшее, вспыхнет пара сверхновых.

– Да уж, – фыркнул Олесь. – Так что ж, возвращаемся? Часа через полтора поворачивать станет поздно.

Шандор побарабанил пальцами по подлокотнику пилотского кресла.

– Нет, – принял решение он. – Знаешь, это было бы сродни дезертирству. В конце концов, ничего страшного ни с нами, ни с девчонками не произойдет. Притремся как-нибудь. Они, вообще говоря, неплохие девки, и потом – вовсе не обязательно с ними спать. Ну, разве что если невмоготу станет.

– Думаешь? А что делать с ними, когда вернемся? – неуверенно протянул Олесь.

– Какая разница, – беззаботно махнул рукой Шандор. – Высадим где-нибудь. Денег дадим. Девки молодые, красивые, найдут себе мужиков.

– Что ж, вполне прилично, – Шандор покончил с едой и отодвинул тарелку. – Это, конечно, еще не гуляш, но, по крайней мере, некое его подобие. Ладно, тащите пудинг.

За те полтора месяца, что «Одиссей» пронзал первую по счету межпространственную червоточину, жизнь на борту стабилизировалась и вошла в привычную колею. Просыпаясь поутру, Олесь обнаруживал под боком мирно посапывающую Лайму, улыбался непроизвольно и ловил себя на том, что испытывает нечто вроде нежности. Он пристрастился к ежеутреннему кофе в постель и к ежевечернему коктейлю в нее же. Поворчав для порядка, стал регулярно бриться по утрам, дважды в день менять рубаху и добродушно посмеиваться, слушая, как взвизгивает от притворного страха Лайма, если ее пощекотать под мышками или ущипнуть за мягкое место.

– Как там твой вериль, не настал еще? – подтрунивал над Лаймой Олесь.

– Вериль не мой, – серьезно отвечала та. – Он всегда общий. Ты еще не влюбился в меня?

– Да вроде нет.

– Это хорошо. Значит, и вериля еще нет.

– А будет?

– Не знаю.

Олесь пожимал плечами и отправлялся в рубку.

– Знаешь, дружище, – сказал Шандор, когда грузовоз покинул тоннель, преодолел подпространство и погасил скорость. – Я не жалею, что мы их взяли. На борту стало веселее, ты не находишь? Я бы сказал – уютнее. И вообще, это, оказывается, приятно, когда рядом с тобой кто-то есть. Не на одну ночь или там на пару, а постоянно, понимаешь?

Олесь кивнул. Он понимал. Привязался я, что ли, к Лайме, думал он, пытаясь проанализировать то, что происходило между ними изо дня в день. Привык к ее улыбке, к заботе, к исходящему от нее легкому цветочному запаху. Возможно, притерпелся к пресному, безвкусному сексу. Правда…

– Шандор, – сказал Олесь вслух. – А у вас ничего не изменилось? Ну, в койке.

– Да нет, – Шандор скривился. – С каких дел? Хотя… – он задумчиво нахмурил брови и замолчал.

– Вот и мне кажется, что «хотя», – буркнул Олесь. – Нет-нет, ни о какой чувственности и речи нет. Но как-то оно стало, черт, не знаю даже, как это сказать. Естественнее, что ли? Или, может быть, привычнее?

Время в полете тянулось медленно. Пассажирки освоились, с пищевым процессором они теперь управлялись лучше Шандора. Маленькая община сжилась, срослась, на «Одиссее» появились свои традиции. Одной из них стала набившая оскомину фраза «только не влюбись в меня».

– Почему ты постоянно твердишь это, Лайма? – однажды сердито спросил Олесь. – Что плохого произойдет, если я, по твоим словам, влюблюсь?

Кожа Лаймы в который раз поменяла цвет с бледно-песочного на золотой, лигирянка потерла виски ладонями.

– Ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня?

– Не знаю, – Олесь растерянно посмотрел Лайме в глаза. – Я привязался к тебе. Мы уже больше года вместе. Я спешу к тебе, когда заканчивается вахта. Знаю, что ты меня ждешь. Мне нравится твоя стряпня, нравится, как ты двигаешься, как улыбаешься, нравится твой голос.

Олесь осекся и посмотрел на выключенный транслятор.

– Еще мне нравится лигирянский, – добавил он. – Никогда не думал, что так быстро его выучу. Нет, я, конечно, косноязычен, но…

– Мы можем говорить на английском. Хотя я не так быстро учусь, как ты. Или на обоих языках вперемешку. Это не так важно, Олесь. У меня есть просьба к тебе.

– Да? – улыбнулся Олесь, подумав, что Лайма собирается просить его о чем-то впервые за все то время, что они вместе.

– Ты говорил, что через восемь месяцев по времени корабля мы прибудем на место, так?

– Так, – Олесь улыбнулся вновь. – Там у нас будет месячный отпуск. Ох, и оторвемся же. Свежий воздух, солнце, земля под ногами. Люди.