Томас Диш - Концлагерь

Он взялся за веревку, которой был подпоясан, и бросил один конец мне. Вытащить его наверх было практически нереально. Тем не менее, в конце концов мы оба уселись рядышком на краю ямы, тяжело отдуваясь.

— Обычно-то, разумеется, — произнес он, — я могу воспарять.

Часто до локтя в высоту.

Для человека столь внушительной комплекции он казался странно нематериален. Почти газообразен. Пухлые ладони напоминали резиновые перчатки, надутые до отказа — вот-вот лопнут. «Луи, — подумал я, — не последишь за собой, скоро будешь такой же».

— И это всего лишь одно чудо. Я могу перечислить много других.

Quantam sufficit,[24] как замечает Августин. У вас вообще найдется, где можно присесть?

— Боюсь, сейчас мои стулья несут функцию не более чем… вспомогательную. Может, на кровать?

— И чего-нибудь перекусить. Немного хлеба, селедки. — Он потыкал надувным кулаком в пружины. — Я прибыл передать послание. И долго не задержусь.

Я нажал кнопку возле двери.

— Послание мне?

— Послание от Господа. — Он тяжело опустился на мятые простыни. Капюшон закрывал ему почти все лицо, кроме нижней части, где следовало бы находиться рту.

— Позвольте мне усомниться, — отозвался я вежливо, как только мог.

— Усомниться в Господе? Усомниться в Его существовании? Какая чушь! Естественно, вы верите в Бога — все верят. Я лично доказал, что Он есть, тремя различными способами. Во-первых, если бы Его не было, все было бы совершенно иначе. Верх был бы низом, а право — лево. Но мы-то видим, что это не так. Эрго,[25] Бог должен существовать. Во-вторых, если бы Бога не было, ни вы, ни я не сидели бы тут и не ждали, пока принесут покушать. В-третьих, достаточно взглянуть на часы, чтобы убедиться, что Он есть. Который час?

— Начало четвертого.

— Ах, боже мой, боже мой. Ничего себе опаздывают. Вы умеете отгадывать загадки? Почему гипердулия молилась мягкой оболочке мозга?

— Чем ворон похож на конторку? — пробормотал я; гость начинал меня раздражать. Сомневаюсь, чтоб он расслышал; а если и расслышал, то вряд ли уловил аллюзию.

— Не знаете! Вот еще одна. Учитель мой сказал: «Вы зовете его быком придурковатым. Но говорю вам, что бык этот придурковатый проревет так громко, что рев его услышит весь мир». Кто я такой?

— Фома Аквинский?

— Святой Фома Аквинский. Должны были сразу догадаться. Вы придурковаты?

— По сравнению с большинством, вряд ли.

— По сравнению с большинством — а по сравнению со мной?

Ха! А Бог даже меня сметливей. Он — вершина цепи бытия. Он — существо первичное и нематериальное, а поскольку разум — продукт нематериальности, ясно как божий день, что первое разумное существо — это Он. Читали Дионисия?

— Боюсь, нет.

— Почитайте, почитайте. Это он писал, что на каждом уровне бытия божественная наука преподается умами высшего порядка. Как я, например, преподаю вам. Аббат Сугерий особенно ценил Дионисия. Что я только что говорил?

— Что-что?

— Повторите, что я только что говорил. Не можете. Если вы не желаете прислушаться к простейшим вещам, как я передам вам послание?

В дверь постучали. Это прибыл кофейный столик, только тусклая хромировка преобразилась в ослепительный золотой блеск — и обильно инкрустированный драгоценными камнями. Вкатили его трое ангелочков, не крупнее детсадовской малышни, двое тянули спереди, третий подталкивал сзади. Почему они не летят, подумал я, уж не потому ли, что крылышки их несостоятельны с точки зрения аэродинамики, как я однажды прочел в научно-популярном журнале.

Один херувимчик пошарил внизу столика и достал тарелку с рыбой скрюченные гнилостные рыбешки Он разложил их в красивой чаше споудовского фарфора и подал святому — который, принимая подношение, сложил ладони, будто благословляя. Когда херувимчик шествовал мимо, по лицу моему скользнул кончик крыла.

Это были не перья, а мелкий белый мех.

— Чудо! Вообще, любая еда — маленькое чудо. Особенно селедка. Я умер от того, что поел чудесных селедок. — Он сгреб раздутой дланью три селедки и сунул в тень капюшона. — Мимо монастыря проезжал рыботорговец с сардинами. Сардины я не очень люблю, но селедка — эх, селедка совсем другое дело! И что, по-вашему, произошло? Он заглянул в последний бочонок, — следующая горсть полуразложившейся рыбы отправилась тем же путем, практически не прервав анекдота, -..и тот оказался набит сельдью! Самое настоящее чудо. Правда, как выяснилось, сельдь была порченая, и я умер, три дня промучившись самыми убийственными речами в животе, какие только можно вообразить. Разве не фантастика? Хоть садись и книгу о моей жизни пиши. Кое-чему вы даже не поверите.

Хотя там не будет почти ничего… — он прочистил горло и вернул ангелочку пустую чашу. — ..плотского характера. Потому что с возраста двадцати лет плоть моя была наука к искушениям. Абсолютно.

Это неизмеримо облегчило мои высокоученые штудии.

Приблизился другой херувимчик с пирожными на золотом подносе, и Аквинский выбрал шоколадный эклер. Только сейчас я заметил, что крошечный пах у херувимчика пренеприятно воспален, из-за чего передвигается бедняжка как-то странно, широко расставляя ноги.

— Кстати, орхит, — произнес Св. Фома и впился в эклер, из другого конца которого брызнула струя взбитого крема. — Воспаление яичек. От греческого «орхис», то есть яичко, откуда также происходит слово орхидея, из-за формы клубней. Все сводится к одному и тому же, к сексу, чс-е-ка-эс. Замечательное пирожное. — Проглотив чкчер, он взял с подноса кусок творожного пудинга.

— Вы, конечно, читали, как мой брат Рейнальдо по приказу нашей матери похитил меня и заточил в башне Роккасечча с целью воспрепятствовать мне исполнить мое призвание. Рейначьдо твердо вознамерился взять на себя роль искусителя и подослал в застенок мой белокурую деву — совершенно очаровательную, чего я не мог не отметить, даже изгоняя ее пылающей головней. Чтоб она не вернулась, я выжег на двери знак святого креста тогда-то божественное провидение и ниспослало мне счастливый дар, о котором я уже говорил. Так эту историю рассказывали всуда — но еще есть продолжение, не столь широко известное. Рейнальдо тщился подорвать мое постоянство самыми различными способами. В то время я считался отнюдь не обделенным физической статью. Я был строен — как когда-то даже и вы, Саккетти, были стройны сущая кожа да кости; и грациозен в движениях, словно леопард. Но в том тесном застенке я не мог и пальцем шевельнуть. Я читал — Библию и «Христа в изречениях» — и писал — один или два коротеньких нелогичных опуса — и молился.