Михаил Ахманов - Далекий Сайкат

Терре оборонялись молча. Ни один их метательный снаряд не пролетел мимо цели: одни впивались в щиты, другие – в руки и ноги тазинто, третьи – при самом удачном раскладе – поражали шею или голову. Пока бросали их только мужчины, и Тревельян, заметив, что Старец смотрит на него, метнул три из четырех своих копий. Его удары были страшными и завершались огромной дырой в щите, треском сломанных ребер и хриплым предсмертным воплем. Считая с этими тремя, в траве уже валялось не меньше десятка нападавших, но он понимал, что потери невелики; через несколько минут тазинто ворвутся в пещеру и начнется бойня. Не первая, которую ему довелось наблюдать в скитаниях по чужим мирам, где жизнь ценили дешевле песка в пустыне или пригоршни болотной грязи. В пещере терре были женщины и дети; мысль об их участи кольнула Тревельяна, заставив повторить то заклинание, которое помнил всякий работник Фонда: я здесь чужой, я наблюдатель, и я не поддамся эмоциям, ибо в этой борьбе нет ни правых, ни виноватых. В любом из примитивных миров резня и бойня являлись исторической неизбежностью, и попытка вмешаться в локальный конфликт, дабы рассудить по справедливости, была по меньшей мере наивной.

Не взирая на это, он бросил свое последнее копье, прикончив еще одного дикаря. Поток дротиков стал гуще – теперь, кроме мужчин, их швыряли подростки и женщины, так как до тазинто было шагов тридцать или сорок. Раненые со стонами корчились в траве, но терре умирали молча – с черепом, разбитым топором, с грудью, разможженной дубиной, с кремневым наконечником меж ребер, доставшим до сердца. Они сражались, не покоряясь судьбе, да и вряд ли знали что-либо о ней – слишком сложным было это понятие для их первобытных мозгов. Они просто защищали место, где жили их предки – возможно, пятьдесят или сто поколений мирных собирателей кореньев и плодов. Но на Сайкате, как и на древней Земле, было справедливо изречение: нет мира под оливами.

Поток дикарей ринулся в пещеру, топча ее защитников. Тревельян разглядел, как рухнул Старец, сраженный дубиной, и, тоскливо вздохнув, повернулся и вжался подальше в угол, чтобы зафиксировать последние минуты трагедии. Какой-то ретивый тазинто наскочил на него и свалился, получив удар ребром ладони по шее. Бил Ивар в четверть силы, дабы остановить, но не убить – покойников и так уже хватало. Пора менять обличье, подумал он, но все еще медлил, не посылая ментальный сигнал создававшему мираж проектору. В дальнем конце пещеры вдруг раздались испуганные крики, и что-то темное, большое – похоже, сухопутный ящер – метнулось к выходу. Одновременно браслет сообщил голосом третьего генетика:

– Я снаружи, Ивар. Был животным, стал деревом. Продолжаю съемку.

Тревельян не отозвался – глядел, как лютуют тазинто, разбивая дубинами и топорами головы терре. Те пытались защищаться, но в ближнем бою их дротики были бесполезны против рослых врагов – те подавляли и силой, и числом. В этом побоище имелся единственный плюс – смерть приходила быстро и без особых мучений. Вероятно, пыток тазинто еще не изобрели.

Снова рев. Очень странный, подумалось Ивару – голос не терре, не тазинто и не животного, а… В следующий миг он сообразил, что звуки исходят из связного браслета и что нет в них ничего человеческого – скорее напоминали они скрежет сирены на боевом крейсере, когда объявлена «красная тревога». Следующим номером шла команда: «По местам стоять! Аннигиляторы к бою!» – но Тревельян не стал ее дожидаться, а, послав вызов трем своим спутникам, спросил:

– Что случилось? Отзовитесь, ньюри! Здесь Ивар Тре…

Закончить он не успел. Что-то ворвалось в пещеру, какое-то гибкое стремительное существо, у которого, как мнилось, были десятки конечностей. Этот эффект создавала быстрота его движений и точность ударов, что наносились руками, ногами, головой, безжалостных пинков и тычков, от которых терре разлетались, точно набитые соломой куклы, а более массивные и рослые тазинто бороздили ступнями песчаный пол, падали и застывали в неподвижности. Смертельный вихрь бушевал среди каменных стен, ломались кости, трещали черепа, струями брызгала кровь и под располосованными шкурами багровели лохмотья изодранных мышц. Эта тварь, явившаяся так внезапно, не защищала терре от тазинто и не помогала тазинто уничтожить терре – в припадке непонятной ярости она убивала всех. Прошло, должно быть, несколько секунд – изрядное время для подготовленного человека! – когда Тревельян сообразил, что видит не взбесившегося осьминога и не чудище с планеты Селла, а биолога Второго Курса. Ньюри биолог был явно не в себе, и сейчас его внешность никто не назвал бы заурядной: глаза пылают, рот кривится, к щекам прилила кровь, а из глотки рвется вопль, с каким, вероятно, тиранозавр вонзал клыки в шею трицератопса. Кроме этих очевидных признаков безумия, Второй Курс демонстрировал невероятное боевое искусство – можно сказать, совсем фантастическое для гуманоида любой галактической расы.

Эту вакханалию убийств надо было прекратить.

– Остановись, ньюри! – рявкнул Тревельян и бросился к биологу. Он настиг его в три скачка, не забыв принять свой истинный облик, схватил за плечо и резко дернул, разворачивая лицом к себе. Гримаса бешенства исказила физиономию Второго Курса; он вцепился в предплечья Ивара обеими руками, то ли пытаясь отшвырнуть его, то ли сломать ему кости. Секунду они боролись, застыв в неустойчивом равновесии: мощь кожи против чудовищной силы, рожденной безумием. Или каким-то препаратом?.. – вдруг мелькнуло у Тревельяна в голове. У кни’лина наверняка были стимулирующие средства, или аналог его кожи, или что-то еще, способное повысить тонус мышц и…

Второй Курс толкнул его на стену с такой силой, что без кожи ребра Ивара треснули бы и проткнули легкие. Он откачнулся вбок, вытянул руку, собираясь нанести удар, но противник двигался слишком стремительно – вместо нервного узла под горлом пальцы Ивара пронзили пустоту. «Удирай, или он тебя прикончит», – предупредил командор, и, оглядевшись, Ивар заметил, что тазинто уже последовали этому совету. Пещера была пуста; только трупы троглодитов и убитых охотников, только изломанные тела, только кровь и лица, сведенные судорогой смерти.

Биолог, все с тем же безумным блеском в глазах, направился к нему, и тут с поляны долетел резкий окрик. Говорили на языке кни’лина и так быстро, что наречия Тревельян не узнал – понял только, что Второго Курса просят одуматься и успокоиться. Биолог замер, потом закрыл ладонями лицо, а когда опустил руки, черты его стали такими же, как обычно: заурядная физиономия, каких одиннадцать на десяток.

Не сказав ни слова, он повернулся и вышел из пещеры. Тревельян последовал за ним – навстречу сумраку, звездному небу и Иутину, ждавшему их среди примятых, орошенных кровью трав. Третий генетик, уже в истинном своем обличье, выглядел встревоженным. Не спрашивая о причинах безумия коллеги, словно это было в порядке вещей, он поднял руку с браслетом и произнес: