Кэролайн Черри - Иноземец

— Вы играете в карты?

— В карты? — переспросила Чжейго.

Банитчи отодвинулся от стола и сказал, что научит ее.

— Что такое карты? — спросила Чжейго в тот момент, когда Брен хотел напомнить наконец Банитчи о своей почте. Но у Банитчи, наверное, были на уме куда более важные предметы — вроде обхода охраны и проверки функционирования устройств наблюдения и оповещения.

— Это числовая игра, — ответил Брен.

Ему очень не хотелось, чтобы Банитчи оставил его под присмотром Чжейго — уж во всяком случае, не на всю ночь. А спросить прямо «Когда вы уйдете?» неблагоразумно. Он все еще пытался придумать, как бы поделикатнее узнать это у Банитчи и что сказать, если Банитчи объявит, что Чжейго остается, но тут Банитчи вышел за дверь со словами:

— Не забывайте о проволоке, нади Брен.

— Джин[11], - сказала Чжейго.

Брен вздохнул, положил карты и порадовался, что игра идет не на деньги.

— Простите меня, — продолжила Чжейго. — Но вы сами говорили, что я должна так сказать. Я весьма далека от недостойного злорадства…

— Нет-нет-нет. Так полагается по правилам.

— Я не знала точно… Я могу быть уверена?

Нехорошо. Смутил Чжейго. Оказался мишиди — не то чтобы бестактным, но неловким, неуклюжим. Он поднял руку, успокаивая ее.

— Вы может быть вполне уверены. — Господи, шагу не сделаешь, не задев чью-то чувствительность. — Фактически с вашей стороны это любезность объявить мне о своем выигрыше.

— Вы не считаете карт?

У атеви память просто несокрушимая, особенно на числа, пусть даже Чжейго не увлекается магией чисел так фанатично, как многие в городе. Но он действительно не считал карты как следует. Никогда не играй с атеви в числовые игры.

— Я бы, наверное, играл лучше, нади Чжейго, если бы меня так не отвлекала сложившаяся ситуация. Боюсь, для меня она имеет несколько личный характер.

— Уверяю вас, за вашу безопасность мы ручаемся своей профессиональной репутацией. А мы к своей работе относимся как минимум ревностно.

Ему вдруг захотелось опустить голову на руки и замолчать, послав к черту все разговоры. Но и это Чжейго восприняла бы как оскорбление.

— Ничего иного я и не ожидал, нади Чжейго, и сомневаюсь я не в ваших способностях, отнюдь нет. Мне просто хотелось бы, чтобы мои собственные способности действовали в полной мере и чтобы я не ставил себя в неловкое положение… лишь из-за этого могло возникнуть впечатление, что я в вас сомневаюсь.

— Мне очень жаль.

— Я буду соображать намного лучше, когда высплюсь. Прошу, смотрите на мои ошибки как на следствие усталости.

На плоском черном лице Чжейго и в живых желтых глазах на смену обычной невозмутимости пришло более заметное выражение, — но не обиды, подумал он, а любопытства.

— Признаюсь, я чувствую себя неловко, — сказала она, нахмурив брови. Вы не проявляете абсолютно никакой обиды.

— Конечно.

Он редко когда прикасался к атеви. Но сейчас ее поведение к этому располагало. Рука ее лежала на столе, он похлопал по ней ладонью.

— Я понимаю вас. — Эти слова, кажется, не полностью выражали смысл, и он, глядя ей прямо в глаза, добавил свои искренние мысли. — Я хотел бы, чтобы вы поняли меня в этом. Это человеческая мысль.

— Вы можете объяснить?

Она спрашивала не у Брена Камерона: она не знала Брена Камерона. Она спрашивала у пайдхи, переводчика с языка людей на язык ее народа. А большего она просто не может, думал Брен, по отношению к человеку, защищать которого назначил ее айчжи после вчерашнего происшествия, — к человеку, который, как ей представляется, не воспринимает угрозу достаточно серьезно и ее саму не воспринимает серьезно… да и откуда ей знать хоть что-нибудь о Брене? Как ей догадаться, если пайдхи дает такие беспорядочные сведения? Она ведь спросила: «Можете ли вы объяснить?», когда он высказал желание, чтобы она его поняла.

— Если бы это было легко, — начал он, изо всех сил пытаясь растолковать ей — или хотя бы просто отвлечь ее мысли в сторону, — тогда вообще не нужен был никакой пайдхи. Но тогда я не был бы земным человеком, а вы не были бы атеви, и я никому не требовался бы, верно?

Ничего он не объяснил. Только постарался преуменьшить значительность недоразумения. Чжейго, конечно, может это сообразить. А возникшее непонимание ее ведь обеспокоило, она о нем думает. Это у нее по глазам видно.

— Куда делся Банитчи? — спросил он, чувствуя, как взаимопонимание между ними ускользает все дальше и дальше. — Он собирается вернуться сюда вечером?

— Не знаю, — ответила она, все еще хмурясь.

Он, совсем запутавшись в усталых и бессвязных мыслях, решил, что даже этот его вопрос можно воспринять так, будто он хотел бы видеть здесь не ее, а Банитчи.

Как оно и есть на самом деле. Но вовсе не потому, что я не доверяю ее профессиональной компетенции. Можно как-то договориться с лавочником, который не доверяет компьютерам, — трудно, но можно. Но вот в разговорах с Чжейго я справляюсь не лучшим образом — все никак не могу выбросить из головы фразочку Банитчи, что ей нравятся мои волосы.

Он решил сменить тему.

— Мне нужна моя почта.

— Я могу вызвать его и попросить, чтобы принес.

Брен совсем забыл о карманных рациях.

— Вызовите, пожалуйста, — попросил он, и Чжейго попыталась.

Снова попыталась.

— Я не могу связаться с ним, — сообщила она.

— Но он жив-здоров?

Вопрос о почте внезапно утратил важность — но отнюдь не многозначительность. Как-то вдруг все пошло ненормально.

— Я уверена, у него все в порядке. — Чжейго собрала карты. — Хотите еще сыграть?

— А если кто-то ворвется сюда и вам потребуется помощь? Как вы думаете, где он?

Широкие ноздри Чжейго еще раздулись.

— Я не беспомощна, нади Брен.

Опять оскорбил ее!

— А если он попал в беду? Что, если на него устроили засаду где-то в коридорах? А мы ничего не знаем…

— Вас сегодня переполняют тревоги.

И в самом деле. Он пытался разобраться в сущности атеви — и тонул; внезапно его охватил панический страх, а неспособность понять заставила усомниться в своей пригодности для этой работы… Только что в разговоре с Чжейго я проявил отсутствие такта, чуткости, восприимчивости — уж не является ли оно моим всеобъемлющим недостатком? Может быть, именно эта душевная глухота, сказавшись в общении с кем-то, и вызвала нависшую надо мной угрозу…

А может, наоборот, это просто паника, вызванная усердием моим охранников, — а они хлопочут, опасаясь какой-то угрозы, которая никогда больше не материализуется…