Джон Уиндем - Мидвичские кукушки

– Понятно, – сказал Бернард, вопросительно глядя на доктора.

– Если, – мрачно сказал доктор Уиллерс, – если мы будем принимать на веру все россказни старых баб – и молодых тоже, – мы далеко зайдем. Не нужно забывать, что большая часть того, что делают женщины, не требует от них сколько-нибудь заметного умственного напряжения; в их мозгах царит такая пустота, что самое ничтожное семя, попав на эту почву, способно породить чертовски буйные всходы. И нас не должны удивлять взгляды на жизнь, в которых искажены все пропорции, суждения лишены логики, а реальность подменена символами.

Что мы имеем в данном случае? Некоторое количество женщин, ставших жертвами невероятного и до сих пор необъясненного феномена, и некоторое количество родившихся в результате этого детей, чуть-чуть не таких, как обычные дети. Как известно, каждая женщина желает, чтобы ее собственный ребенок был совершенно нормален и в то же время превосходил всех прочих детей. Так вот, когда какая-то из наших женщин оказывается изолированной от остальных вместе со своим ребенком, она все чаще начинает замечать, что ее золотоглазый ребенок, в сравнении с другими, которых она видит, не вполне нормален. Она подсознательно пытается не допустить подобных мыслей, но рано или поздно ей приходится либо согласиться с фактами, либо как-то смягчить их действие. А самый простой способ это сделать – перенести отклонение от нормы в такое место, где оно перестает выглядеть таковым. В данном случае такое место существует, одно-единственное – Мидвич. И вот они забирают детей и возвращаются, и все благополучно приходит в норму – по крайней мере на некоторое время.

– Благополучно? – переспросил мистер Кримм. – А как же миссис Вельт?

– О Господи! Самый что ни на есть рядовой случай истерии, – пожал плечами доктор Уиллерс.

– А кто такая миссис Вельт? – спросил Бернард.

– Это вдова, которая содержит в поселке магазин. Миссис Брант как-то раз зашла туда и увидела, что она, вся в слезах, колет себя булавкой. Это показалось миссис Брант, мягко говоря, странным, и она отвела ее к Уиллерсу. Миссис Вельт продолжала колоть себя, пока Уиллерс не дал ей успокоительного. Придя в себя, она объяснила, что, меняя пеленки, нечаянно уколола ребенка булавкой. По ее словам, ребенок пристально посмотрел на нее своими золотыми глазами и заставил ее раз за разом втыкать булавку в себя.

– Самый заурядный случай истерического припадка, какой только можно найти. Власяницы и тому подобное, – сказал доктор.

– А еще случай с Харриманом, – продолжал мистер Кримм. – На его лицо было страшно смотреть. Нос сломан, зубы выбиты, под обоими глазами синяки. Он сказал, что его избили трое неизвестных, но никто их не видел. Но зато двое поселковых мальчишек рассказывают, что видели в окно, как он изо всех сил молотил себя по лицу кулаками. А на другой день кто-то заметил ссадину на щеке ребенка Харриманов. Джанет может подтвердить.

Джанет кивнула. Уиллерс заметил:

– Если бы Харриман заявил, что на него напал розовый слон, меня бы и это не слишком удивило.

– Гм, – уклончиво сказал Бернард. – А что вообще думают по этому поводу в поселке? – спросил он.

Джанет ответила:

– Есть разные мнения. Большая часть матерей отгоняет от себя тревогу – пока. Это не так странно, как может вам показаться. Существует какая-то таинственная связь между матерью и ребенком, и матери эта связь приятна. Есть еще и вполне понятная защитная реакция, ее поддерживают слухи, которые распускают «старые ведьмы», как их называет Зеллаби. Мужчины относятся к проблеме вообще на удивление хорошо. Они смотрят на детей с куда меньшей приязнью, чем женщины, но ради своих жен стараются это скрыть. Вы согласны с моим мнением, доктор?

Уиллерс что-то проворчал, но кивнул.

Бернард сказал:

– Вы только что упомянули Зеллаби. У него, наверное, есть на все это своя точка зрения?

– Наверняка есть, – согласился мистер Кримм, – но, как ни странно – а тем более для Зеллаби, – во время всех последних дискуссий он только слушал, но ничего не говорил – Кримм покачал головой, как бы сокрушаясь из-за странного поведения старого друга.

– Похоже, мне действительно стоит с ним встретиться до отъезда, – сказал Бернард.

– Я тоже этого хочу. Нам иногда неудобно его расспрашивать, – сказал я. – А о вас он все-таки кое-что знает. Он мне недавно говорил, что хотел бы встретиться с режиссером нашей маленькой драмы.

Доктор Уиллерс, некоторое время молчавший, прервал свои размышления и с ноткой упрямства сказал:

– Я намерен заявить официальный и профессиональный протест по поводу всего этого, полковник Уэсткотт. Я собираюсь написать по поводу происходящего заявление в соответствующие инстанции, но не вижу причин, почему бы не изложить Вам его суть прямо сейчас. Дело вот в чем: во-первых, я не понимаю, какое отношение ко всему этому имеет военная разведка; во-вторых, подобный интерес я вообще считаю оскорбительным.

Мы уже привыкли к тому, что военные вмешиваются во многие области науки – чаще всего, без всякой к тому необходимости, – но в данном случае это действительно не имеет никакого смысла. Естественно, кто-то должен изучать этих детей всерьез; сам я, конечно, веду записи, но я – лишь обычный сельский врач. Этим должна заниматься группа специалистов. Влияние окружающей обстановки, условий жизни, общения, питания – все это материал для многих томов научных исследований. Что-то же надо с этим делать…

Он довольно долго говорил с той же убежденностью.

Бернард слушал его терпеливо и сочувственно. Наконец он сказал:

– Я понимаю вас, и лично я с вами согласен. Но от меня мало что зависит. Все, что я могу сказать, – пишите ваше заявление. Запускайте его, а я обещаю проследить, чтобы оно дошло до самого высокого уровня, с которым у меня есть контакт.

– Я постараюсь, чтобы оно дошло до парламента, если, конечно, положение не изменится, – и в самое ближайшее время, – сказал доктор Уиллерс.

Бернард покачал головой и серьезно посмотрел на него.

– А вот этого, доктор, я вам не советую. Действительно не советую. Просто дайте мне ваше письмо, и я его подтолкну, чтобы оно без задержки попало в нужные руки. Обещаю.

Когда мистер Кримм и немного успокоенный доктор ушли, Бернард, чуть нахмурившись, сказал:

– Человек он неплохой, но в нем сидит какой-то черт. Надеюсь, он не наделает глупостей.

– Но вы же знаете, Бернард, что он прав, – сказала Джанет.

– Конечно, прав. Ими действительно надо заниматься. Но это дело Министерства здравоохранения, не наше. Я свяжусь с ними снова и выясню, из-за чего задержка…

Вечером, после обеда, я отвез Бернарда в поместье Кайл, представил его Зеллаби и оставил их вдвоем. Вернулся он лишь через несколько часов в состоянии глубокой задумчивости.