Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

— Здесь я сразу все обшарил. Ты в бардачок заглядывал?

— А то.

Мы грустно уставились на банки. Этикетка моей скромно гласила: "Каша гречневая с мясом". Косяк, без пяти минут дед, взял тушенку.

— Эх, ты, — сказал Косяк.

Жестянка вскрывается краем пряжки солдатского ремня. Но в ББМ это умение давно забыли за ненадобностью. Молодым бойцам консервы доставались уже открытыми — добрать с донышка остатки — а у старших были консервные ножи. В наряде банки вспарывали штыками… Мы с Косяком и не подозревали, что "открывалки" висят у нас на поясах.

— Можно сточить бортик банки об асфальт, — вспомнил я студенческую хитрость. — Но это долго и грязно.

— Погоди. У Афони может быть открывалка.

— Или у Димы.

— Дима раздолбай. У него Вдовин офицерский ремень украл.

— У Афони есть нож, — вспомнил я. — Но он не даст.

— Жрать захочет — даст.

Распахнулась дверь, в кунг ввалились офицеры. Глаза их блестели голодным огнем. Похоже, офицерская столовая здесь была не лучше солдатской.

— Жрать! — с ходу потребовал капитан Дима Пикулин.

— Доброе утро, товарищ капитан, — сказали мы грустным хором.

— Доброе утро! И жрать!

— А у вас случайно нет открывалки для консервов?

Дима пожал плечами и обернулся к Афанасьеву. Тот глядел на меня и недобро шевелил усами.

— Товарищ майор, может, вы одолжите нам нож? Мы аккуратненько…

Афанасьев достал складной нож, раскрыл его и продемонстрировал лезвие, отточенное до бритвенной остроты. С этим ножом на майора бросался впавший в истерику Орынбасар Кортабаевич Арынов. Майор тогда стоял дежурным по части, у него был пистолет, и некоторые оптимисты надеялись, что Афанасьев застрелит психопата. Почему нет, у нас же прапорщик стрелял в подполковника, тот едва успел отбить ствол, дырку в потолке КПП с гордостью показывали молодым.

Но у Афанасьева нервы были толще буксирных тросов. Он дал обезумевшему деду вволю попрыгать по тумбочкам и пошвыряться табуретками, а потом отнял нож, взял Арынова за шкирку и уволок в канцелярию. Неизвестно, о чем они там говорили, но вечером Орынбасар Кортабаевич стоял в строю привычно жизнерадостный и без заметных повреждений…

— Ты думаешь, я дам таким ножом вскрывать банки? — спросил Афанасьев.

Я только вздохнул. Острый нож был нужен Афанасьеву для работы с картами и прочей бумагой. Но и без этого он мне его не доверил бы.

— Как ты мог: на полевой выход — и без консервного ножа?

Я вздохнул еще раз.

— Ты вон даже перчатки купил, а консервный нож взять не догадался…

Я укоризненно поглядел на Афанасьева. Он не понимал. Где я мог взять эту злосчастную открывалку? Мне не полагалось ее иметь по сроку службы. Мне еще много чего не полагалось — например, носить часы, носки и вшивник. Я не имел права курить сигареты с фильтром и пользоваться зажигалкой. И еще два десятка простейших бытовых вещей были для меня под запретом. То, что я всякое себе позволял, не значило, будто это разрешено. Просто на мои вольности смотрели сквозь пальцы. А обзавестись консервным ножом я мог в одном случае: если бы меня назначили ответственным за него. Но сержантам такого не поручали. Молодой сержант в ББМ не делал трех вещей: не убирал туалет, не стирал дедам шмотки и не отвечал за столовые принадлежности.

Короче говоря, надо было, когда я покупал перчатки, взглянуть, нет ли в магазине консервного ножа. Но даже в голову не пришло. Не укладывался этот предмет в мою тогдашнюю систему ценностей. Зачем он мне был нужен — в зубах ковырять?

— Ну, ты даешь, — сказал Афанасьев, убирая свой складень обратно в карман. Майор был очень недоволен. Я подумал: он меня теперь зашпыняет. Афанасьев любил и умел нудить, делал это со вкусом. В воображении соткался образ гигантского консервного ножа, что повиснет надо мной дамокловым мечом до конца службы.

Через несколько месяцев в ответ на вопрос Афанасьева, почему руки в карманах, я скажу: да у меня там это, товарищ майор… Ну, это… Прямо неудобно показывать… И вытащу из карманов два кукиша. Понятие "фига в кармане" тогда было общеизвестным. Дивизион согнется от хохота, майор понимающе усмехнется в усы. Но это случится позже, много позже. А пока надо было проявлять сержантскую смекалку.

Передо мной сидел грустный Косяк. Он хотел есть. И он был механиком-водителем. Как "мехи" открывают консервы? Давят их десантным люком? Наезжают гусеницей на край банки?

— Пассатижи, — вспомнил я. — У тебя должны быть пассатижи. Где они?

Косяк нахмурился.

Я взялся двумя пальцами за бортик банки. Показал, как ломаю и скручиваю на отрыв.

— С тонкими губками! — воскликнул Косяк и вскочил.

— Ну-ну, — хмыкнул Афанасьев. Я расценил интонацию майора как высокомерно-недоверчивую.

Капитан Дима Пикулин безучастно сидел на столе, держа перед собой банку паштета. Ни дать, ни взять принц Гамлет с черепом бедного Йорика. Сейчас как скажет…

— Кушать очень хочется, — сказал капитан Дима Пикулин.

Косяк принес из кабины пассатижи. Первую жестянку я вскрыл не очень чисто, но сама технология была признана эффективной. Дальше пошло лучше. Потом Косяк отнял у меня инструмент и показал класс. Офицеры достали ложки.

— А чай? — спросил через некоторое время капитан Дима Пикулин, сыто отдуваясь.

— А чай ты уже пил, — отрезал Афанасьев.

— Разве это чай…

— Мы не можем в чужом парке кипятить воду на паяльной лампе. Тут все с ума сойдут. Мы и так… Молодые люди! Вы хорошо себя вели?

— Очень хорошо, — заверил я.

Косяк кивнул.

Мы были рады перемене темы. Нам не хотелось кипятить на паяльной лампе воду, пахнущую дизельным топливом. Дело не в том, что она могла загореться, глупости, мы бы и чистую солярку вскипятили — из хулиганских побуждений и спортивного интереса. Нет, просто мы догадывались, что скажет Афанасьев, хлебнув чайку из красивой новенькой канистры.

Хватит с нас пока консервного ножа. Учения еще не начались толком. Впереди масса возможностей подставиться, вляпаться, нарваться, пролететь, набедокурить, прощелкать хлебалом, выпендриться не по делу — и так далее.

— Косяк, заводи! — скомандовал Афанасьев.

Косяк завел, и мы поехали.

Вокруг полигона, куда мы летом ездили стрелять, рос странный сосновый лес. В глубине его, где была настоящая чаща, плотно строились привычные русскому глазу корабельные стволы с зелеными венчиками на самом верху. Но подлесок, если можно его так назвать, мог тянуться на сотни метров и состоял из полевых сосен. И перелески тоже были из полевых сосен. Дома я такого не видел. В том районе Тверской области, где я жил каждое лето с самого рождения, ничего подобного не росло. Там скорее была редкостью полевая сосна.