Марина Дяченко - Пещера. Ведьмин век. Долина Совести

Телефонистка честно искала – потом печально сообщила, что найти номер по таким данным не представляется возможным. Вероятно, владельцем телефона Нимробец значится кто-то другой.

Раман поблагодарил. Некоторое время сидел, тупо уставившись в пыльный паркет; потом вытащил записную книжку. Вот, режиссер телевидения господин Мырель…

– Добрый день. Господин Мырель? Раман Кович беспокоит…

На том конце провода удивились и обрадовались. И заверили, что передача в работе, предоставленные материалы оказались весьма удачными и буквально со дня на день…

– Простите, ваша ассистентка… Павла Нимробец. Когда она принесет кассеты обратно?

Кажется, Павлин шеф не питал к ней особого уважения. Его голос сделался осторожным: в общем-то, как только господин Кович потребует…

– Я не требую, я просто прошу ускорить, так сказать… Могу я поговорить с Павлой Нимробец лично?

Пауза.

Конечно, раздумчиво сказали на том конце трубки. Павла Нимробец перезвонит сегодня же… Сейчас же…

– Простите, а она уже на работе?

Раман искоса глянул на часы. Девять утра.

Трубка попросила минуточку на размышления; прислушавшись, Раман смог уловить обрывки далекого разговора. Речь шла о том, что Нимробец, как всегда, опаздывает…

– Алло, господин Кович?.. Ее еще нет. Возможно, она с утра была в фильмотеке… Я велю ей перезвонить вам сразу же, как она появится…

– Прошу прощения, – Раману плевать было, что именно подумает о нем господин Мырель. – Вы не могли бы сообщить мне ее домашний телефон?

Снова пауза. Этот Мырель решил, по-видимому, что непутевая Павла добилась-таки в жизни успеха – охмурила господина Ковича…

– Конечно, – трубка с запинкой продиктовала телефон, видимо, сверяясь с записями. – Что-нибудь еще, господин Кович?

– Нет, благодарю вас… желаю успехов в работе и рассчитываю в ближайшее время…

– Да, да, безусловно…

– Да, спасибо…

– Да, да…

Раман оборвал серию вежливых «даканий», стукнув пальцем по телефонному рычагу. Тут же, переведя дыхание, набрал телефон Павлы Нимробец.

Гудок.

Раман зажмурился. Эге, сердчишко-то, и капли не помогают… Сейчас трубку возьмет ее зареванная мать… или с кем она там живет. «Сон ее был глубок»…

Его передернуло. Он вспомнил вкус крови – Павлиной крови…

Павлиной?! Он что, все-таки ВЕРИТ?!

Недосуг было разбирать, есть у нее проплешина на груди… Или заросла. Шерсть у сарны отрастает быстро…

Гудок, еще гудок – шестой, седьмой…

Раман открыл глаза. Ему было стыдно. Он стыдился своего страха.

Гудок…

Никого нет дома. Все.

Он положил трубку. Прошелся по комнате; как был, в одних штанах, вышел на балкон. Прохладное майское утро влажным ветерком лизнуло его плечи, тронуло голый живот – он поежился; внизу, на перекресток улицы Кленов и улицы Надежды, разворачивалась утренняя жизнь. Люди шли по своим делам, и этот обычный, деловитый ритм чуть отрезвил горячую голову режиссера Ковича.

Происходящее с ним странно. Происходящее с ним ненормально – мало ли на свете сарн… Еще неделю назад, пережив в Пещере подобное приключение, он вскочил бы с кровати, как счастливый мальчик, и бурной энергии его хватило бы как минимум на месяц…

Одинокий желтый одуванчик в цветочном ящике качнул желтой головой. Под балконом прокатила вдоль улицы Кленов неприметная светлая машина с эмблемой Рабочей главы на крыше и на дверях…

Грянул телефон.

То есть он тихонечко зазвонил – но Раману показалось, что от звука его сейчас посыплется с потолка штукатурка. Он вскочил в комнату, едва не разбив балконную дверь, сорвал трубку:

– Алло!!

Испуганное молчание.

– Алло, я слушаю!..

– Это… господин Кович? Это я, Павла Нимробец…

Раман сел. Прямо на пол; уши его покрылись краской, не то от радости, не то от стыда.

– Привет, Павла.

– Вы просили, чтобы я позвонила?

Интересно, что ей наговорил этот самый Мырель… И как он при этом на нее смотрел.

– Да, Павла… Как, вообще-то, дела?

Смущенное молчание.

«Павла, я очень рад вас слышать» – «Извините, господин Кович, но я молодая симпатичная девушка, а вы старый противный козел… Уместны ли ваши ухаживания?..»

Он улыбнулся своим мыслям.

– Павла, принесите мне кассеты. Обратно.

– Сегодня?..

– Можно завтра… Но принесите, ладно?

Пауза.

– Хорошо… Принесу… А больше ничего не случилось?

– Ничего. Пока, Павла, – он повесил трубку и целую минуту сидел на полу, раздумывал, насвистывая под нос неопределенно-бравурную песенку.

Все утро Павла провела перед экраном – Раздолбеж решил, что передача о Ковиче продвигается недопустимо медленно. Павла сидела и хронометрировала, и переносила на листок бумаги все перипетии «Железных белок» – по реплике, по мизансцене; поначалу было интересно, даже здорово, но после четырех часов кропотливой работы у нее воспалились глаза, а голова гудела, будто праздничный колокол. Она уже ненавидела этих «Белок» всеми силами души – или, как говаривала Стефана, «до самой глубины своих фибр»…

Ей почему-то было ясно, что странный звонок Ковича не имел ничего общего с заявкой на ухаживание. Пусть себе Раздолбеж корчит какие угодно рожи – Павла знала, что ее дамские прелести не заботят Ковича ни капельки. Следовательно…

Она спустилась в стекляшку. Взяла пару сосисок в красной лужице томата, уселась за отдельный столик и устало опустила плечи.

Она сказала Тритану о встрече со СВОИМ саагом. Тритан… он умеет скрывать свои чувства. Она не знает, что подумал об этом ее приятель-экспериментатор – но вот Кович звонит ей, настойчиво, без причины, требует свои кассеты… Требует встречи. Зачем?

Задумчиво поедая сосиски, Павла решила, что не пойдет к Ковичу. Что расскажет обо всем Тритану. Да чего там, она в своем праве – может быть, ей неприятно еще раз встречаться с хищником… который чуть ее не сожрал.

Ободрившись от этой мысли, она прекрасно провела остаток дня – хохотала над сценариями детского сериала, просматривала с Лорой готовые анонсы и только время от времени крутила на экране «Белок» – от нечего делать выискивала ляпсусы и нестыковки, но к досаде своей не нашла ни одной. «Белки» были совершенны – как ледяной дворец, подсвеченный цветными прожекторами. Павла вздыхала.

Уже вечером обнаружилось вдруг, что в редакторском отделе намечается чей-то день рождения; именинник разгружал сумку, полную бутылок и бутербродов, а так как был он по натуре покладист и щедр, то приглашения получили все, оказавшиеся на тот момент в округе, и Павла в том числе. Повода для отказа не было; сгустилась ночь, когда веселая от шампанского, чуть пьяная Павла вышла из автобуса и направилась через собственный дворик – к подъезду.