Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

— Отнюдь, — запротестовал Казик. — Подобный поступок вполне в духе Симонэ. В натуре нашего шалуна скрыт непреодолимый импульс к публичности. Доказательством чему служит хотя бы эта неприличная, хотя бы из-за близости к происшествию с этим милым Хинкусом, выходка с куклой в комнате Ольги. Ему необходимо, чтобы его шутки были не только оценены, но и проассоциированы с его персоной. Ему необходимы слава, признание. Поэтому он вполне мог лично заглядывать в окна к госпоже Мозес. И наверняка, если поискать, мы обнаружим и другие подсказки, указывающие на него. Например, его сигареты в куртке Погибшего Альпиниста или что-нибудь в этом роде.

— Вы сами противоречите себе, милейший, — прищурившись, Сневар указал на дю Барнстокра пальцем. — Вы сами приводите в доказательство стремления Симонэ к публичности случай с куклой, несмотря на сомнительную моральную сторону, крайне остроумный, на мой взгляд. И тут же приписываете ему тайное подглядывание в окна и шлепанье мокрыми ногами по полу…

— Позвольте! — возмутился дю Барнстокр, от волнения положивший монетку в карман и яростно взмахнувший сигаретой. — Тайное — это то, что стремятся сохранить в тайне. Оставление следов в общественном коридоре не может быть квалифицировано как тайное деяние, так как в его основе лежит желание, чтобы эти следы были замечены.

— В данном случае шутник стремился сохранить в тайне не сами следы, а свою личность, то есть того, кто эти следы оставил, — отрезал Сневар. — А оставила их Моник. Которая вполне могла заглядывать в окно Ольге Мозес с целью напугать ее и дать выход терзающей ее ревности. Ведь ни для кого не секрет, что девочка ужасно переживает.

— Тогда уж скажите, что следы оставил сам Погибший Альпинист, душа которого вопиет к потомкам, желая быть услышанной! — разозлился дю Барнстокр, видимо не нашедший, чем возразить на предположение Алека.

— А почему бы не допустить, что у этих выходок нет никакого скрытого смысла? — наконец не выдержал я. — Может быть, это просто шутка. И единственной ее целью является, чтобы всем было весело. Такая версия вполне правдоподобна…

— Мой мальчик, — снисходительно перебил меня Казик, затягиваясь сигаретой, — поверьте, наши разговоры меньше всего направлены на поиск правды, ибо в нашей ситуации интеллектуального вакуума главное не истина, а движение ума.

Сневар многозначительно приподнял брови, выражая тем самым согласие с собеседником, и я почувствовал себя несколько уязвленным, но дю Барнстокр, заметив это, тут же извлек из рукава маленькую белую розу и, торжественно закрепив ее на лацкане моего пиджака, добавил:

— Но я от всей души благодарю вас, друг мой, что вы не дали двум старым болтунам ради гимнастики мысли выцарапать друг другу глаза.

— Предлагаю избрать более мирный объект для нашей беседы, — подхватил Сневар.

— Погода, — с видом знатока заявил дю Барнстокр, — и только погода. Тема чрезвычайно мирная и до крайности безвредная. Я еще не встречал ни одного человека, который вступил бы за нее в бой.

— Значит, вы не серфингист, — прервал его Сневар с таинственным выражением лица. — Порой разговоры о погоде могут быть чрезвычайно опасны.

— И не альпинист, — подхватил я.

— О, только не говорите мне, — трагически воскликнул дю Барнстокр, — что нашего Погибшего угробили именно разговоры о погоде!

— Нет, — ответил Сневар. — Французский язык!

— Как?! — опереточным жестом Казик прижал руки к груди.

— «Возьмите с собой альпеншток», — сказал я ему в то утро, — загадочно проговорил Алек приглушенным, каким-то замогильным голосом. — Он только улыбнулся и покачал головой. «Но не хотите же вы остаться там навсегда?!» — воскликнул я, холодея от страшного предчувствия. «Пуркуа па?» — ответствовал он мне по-французски. Мне до сих пор так и не удалось выяснить, что это означает…

Мы дружно захохотали.

— И как вы держите все эти фразочки в голове, Сневар? — посетовал я. — Ведь вы, извините, старше меня. А я вот никак не могу запомнить больше двух страниц сценария наизусть.

— Ваш мозг разрушен рекламными роликами, друг мой, — запросто отозвался дю Барнстокр, видимо совершенно не предполагавший, что я могу оскорбиться подобным высказыванием.

— Нет, старина, — подмигнул ему Сневар, — просто с возрастом больше думаешь о работе и меньше заглядываешься на девушек. — И Алек, прицокнув языком, нежно шлепнул проходившую мимо Кайсу по оттопырившемуся сзади цветастому, как у девчонки, платью. Кайса захихикала, прикрывшись ладошкой, а Сневар многозначительно хмыкнул.

— А как вам этот Мозес? — внезапно поинтересовался дю Барнстокр, и в глазах его плясали чертики.

— Странный, — пробормотал Сневар. — Кружка эта. Охрана.

— Да, — согласился я. — Странный.

— И я так думаю, — согласился дю Барнстокр. — Забавный. А?! Но нужно признать, за несколько часов этот старый прохиндей добился такого, до чего бедняга Симонэ не добрался за полтора месяца. Вы видели, как на этого старого мухомора смотрела сегодня наша обворожительная госпожа Мозес?

— По-моему, — отмахнулся Сневар, — деньги и не такое могут.

— Значит, вы полагаете, что наш Мозес — таинственный миллионер? — хохотнул дю Барнстокр. — Потрясающе! А я так почти уверен, что он не в себе, а его молодчики — переодетые санитары из психиатрической. То-то они с него глаз не спускают. Может, он буйный? — весело предположил Казик. — Может, он на людей кидается? А вы как думаете, Петер?

Он захохотал, подражая Мозесу, и похлопал меня по руке.

В этот момент по коридору важно и медленно прошествовал господин Альберт Мозес, за спиной которого маячили охранники. Проходя мимо дверей кухни, Мозес склонил голову и бросил на меня тяжелый и пронзительный взгляд, но уже через мгновение принял свой надменный и сердитый вид. Так что я даже засомневался, не почудилось ли мне.

Я не мог больше выдержать, извинился и, попрощавшись, бросился к себе.

В коридоре было пусто. Слышно было, как где-то во втором здании с грохотом переставляют аппаратуру. По-видимому, там был и Мебиус со свитой, поскольку на этаже вообще было на редкость тихо. Пуст был не только коридор. Двери номеров были закрыты, и, сколько бы я ни прислушивался, не было слышно ни голосов, ни шагов, ни любых других привычных звуков. Похоже, вместе с неутомимым режиссером отель покинула и с некоторых пор разъедавшая мне душу суета. На моей двери обнаружился клочок бумаги от Милы с требованием зайти к костюмеру, а рядом косо висел лозунг:

«Когда я слышу слово „культура", я вызываю мою полицию».