Андрей Плеханов - Особо опасная особь

— Ну и что? — Лина смотрела на Умника округлившимися глазами.

— Он умер. На следующий день после объявления вендетты он сидел у окна на шестом этаже на Сто шестьдесят третьей улице с винтовкой в лапах и ждал, пока я пройду мимо. Потом он выпал из этого самого окна вместе со своей винтовкой — очень удачно, сразу сломал себе шею и совсем не мучился. Я положил на его могилку четыре синих незабудки. Даже дал немного денежек на похороны.

— Почему он упал?

— Я ему помог, — незатейливо объяснил Умник. — Он действовал как истый японец — сидел у реки и ждал, пока мимо проплывет труп его врага. Собственно говоря, япошкой он и был, звали его Мияваки. А я — не японец, некогда мне ждать, дело страдает. Пришлось решать проблему быстро и без сантиментов.

— И что, полиция тебя не забрала? Как она вообще относится к этой вашей вендетте?

— Я думаю, копы были бы счастливы, если бы все слики объявили друг дружке вендетту и перешлепали друг друга из пушек. Нет сликов — нет проблемы, да? Только так не получится, детка. Лет двадцать пять назад, говорят, здесь шла настоящая война — чуваки палили из стволов на каждом шагу. Говорят... Меня здесь тогда не было. Когда я пришел сюда, все давно устаканилось. Теперь все здесь решают деньги, леди Лина. Денежки, бумажки хрустящие и нехрустящие. В сущности — то же самое, что и у вас, хай-стэндов, приличных человечков. Мани-мани. Пусть мы не платим налогов, но зато помогаем делать большие бабки тем, кто налоги платит. За это нас терпят, леди Лина. За это нам дают жить.

— Ты говоришь, что пришел сюда. Разве ты не родился здесь?

— Здесь? — Умник осклабился. — В этих кварталах дети почти не рождаются. Здесь мало бабенок, преобладают особи мужеского пола, но и те телки, что есть, непригодны для деторождения. Все накачаны дрянью — как минимум стимуляторами, большая часть народа — геноприсадками, про наркотики вообще молчу, они здесь вместо чая на завтрак. Кого могут родить такие телки? Только разве что слоников, мутантов. — Умник помахал пальцем у носа, изображая, очевидно, хобот. — Поэтому народец в основном пришлый. Сумел выжить год — считай себя сликом. Или марджем, как принято говорить у вас, промытых. Или маргиналом. Или Альбертом Эйнштейном, скрещенным с Рафаэлем Санти, — это уж насколько шизы хватит. Настоящих сликов немного, и живут они недолго, быстро загибаются, не оставив после себя потомства. Так-то вот, сладкая леди.

— А ты откуда пришел? — спросила Лина, не в силах справиться с любопытством.

— Оттуда, — Умник показал большим пальцем за спину. — Из другой страны, не Америки. Более точной информации дать не могу, извини. Еще спроси, как меня зовут на самом деле...

— Понятно. И ты тоже это... Сидишь на наркотиках?

— Ну уж нет, — Умник сморщился, словно его угостили незрелым лимоном. — Я не больной, понятно, детка? — Умник постучал себя по черепу, издав гулкий звук с металлическим оттенком. — Времени на дурь у меня нету. Я пришел, чтобы делать здесь бизнес, — такой, какой в других частях вашей долбаной приличной Америки не сделаешь. И делаю свой бизнес. А когда заработаю денег достаточно, то вернусь в свою страну, куплю домик, заведу большую клумбу хризантем, жену и кучу сопливых белобрысых деток. Вот такая у меня мечта, не смейся. А чтобы родить нормальных деток, нельзя употреблять всякую дурь. Ты не смеешься, детка? Не вздумай смеяться, а то и в рожу схлопотать можно...

— Не смеюсь я, — сказала Лина. — Я — нормальная детка.

Пожалуй, Умник скорее нравился ей, чем не нравился. То, что он говорил, звучало неправдоподобно процентов на пятьдесят. Но с остальной полусотней процентов вполне можно было примириться — если обладать должным чувством здорового шизофренического юмора.

— Не вздумай смеяться, — повторил Умник. — Тут брались некоторые надо мной смеяться...

— Слушай, — спросила Лина, — сликам вообще можно верить? Вот тебе — можно?

— Мне — можно, — уверенно сказал Умник. — Кому ж еще верить, если не мне?

— Почему я должна тебе верить?

— Потому что я чувак высшей категории, — заявил Умник, — слик элитного разлива, типа французского вина Шато Шеваль Блан, понятно?

— Понятно.

Лина вздрогнула. Умник назвал именно то вино, о котором она думала сегодня днем, которое хотела заказать, но не могла себе позволить. Совпадение почему-то не показалось ей забавным — скорее жутковатым.

— Слики все разные, — продолжил Умник. — Хотя все здесь называют себя братьями и сестрами, считаются равными, но реально существуют люди высшего сорта, вовсю работающие мозгами и делающие дело, слики средней руки на подхвате — торгаши, дилеры, механики, биотехники и так далее, и, наконец, низший класс — всякая обдолбанная шваль, типа этих придурков Дирса и Бантаха, коя пасется по подворотням, лопает дешевый спирт с коноплей и живет только за счет сундука.

— Сундук — это что? — спросила Лина.

— Общественная касса. Кварталы сликов — большая коммуна. Многие здесь когда-то неплохо мыслили, производили качественный продукт, но со временем скурвились, сели на наркотики, пропили-прожрали все, что имели. Мы не можем выгнать их — наши правила не позволяют бросать братьев. Поэтому слики обложены внутренними налогами. Приходится платить за многое. В сущности, ничего оригинального. Все так же, как и в большой Америке, — те, кто может работать, кормят оглоедов и раздолбаев. К счастью, раздолбай живут недолго. Однажды приходит овердоз, и их высохшие душонки отправляются в наркоманский рай.

— А чего Дирс так психанул, когда я назвала его марджем?

— Никогда не называй марджа марджем. Назовешь — снова огребешь неприятности. Мы — слики, только так. Мы — самые хитрожопые на этой планетке. Самые умные. Вам, брейнвошам, с нами не тягаться.

— Значит, я — брейнвош?

— Все в этой чертовой стране — брейнвоши. Промытые. Все, кроме сликов.

— Я нормальная, — твердо сказала Лина. — Никто не промывал мне мозги, не было такого. Я делаю то, что хочу, и черта с два кто заставит сделать меня другое.

— Значит, ты явный кандидат в слики.

— Сомнительный комплимент.

— Ты кандидат в слики, леди Лина, точно тебе говорю. Ты уже пришла сюда, в Синий квартал, — полагаю, именно для того, чтобы сделать то, что тебе нужно, чтобы обойти законы, написанные высокомерными ослами, — рабами, полагающими себя свободными людьми. Рабами своих электронных счетов. У тебя есть электронный счет, леди Лина?

— Есть. Но он пуст.

— У тебя есть работа, леди Лина?

— Нет.

— Ты уволилась, — уверенно заявил Умник. — Тебя не выгнали, ты уволилась сама, потому что тебе до смерти надоело вариться в общем супе, в компании, где про тебя известно все и вся, где ты шагу не можешь сделать, не приложившись пальчиками к детектору и не поморгав голубыми глазками в сраный сканер для чтения сетчатки. И это значит, что ты вылетаешь из обоймы, из родного для тебя социума — по собственному желанию. Вылезаешь из душащих тебя плодных оболочек, чтобы родиться снова — более свободной. А также это означает, что ты становишься маргиналом, бродишь по краю своей социальной группы и размышляешь, куда прилепиться, чтоб не прогадить притом всю свою жизнь. Потому что маргиналы, несмотря на всю свою неприкаянность, тоже хотят жить. И жить, при возможности, хорошо.