Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Убить Чужого

Мадам Ягужинскую Георгий лицезрел неоднократно, каждый раз поражаясь её невозмутимой величавости, а вот что касается супруга, то с этой легендарной личностью ему встретиться так пока и не довелось. Правда, в баре не раз указывали издали на каплевидную иномарку жемчужного оттенка, на которой доблестный бездельник носился по округе в поисках приключений.

— Так что с турбазой?

Гала легла тяжёлой грудью на пластиковый столик и, став ещё глазастее, прерывисто зашептала:

— Предложили продать… И за такую цену, что смех один…

— Кто?

— Ну кто… — Она вскинула кари очи, указав ими сквозь жестяную раскалённую крышу бара куда-то, надо полагать, в глубины космоса.

— Сами?!

— Не знаю, врать не стану. Да через людей, наверно, как всегда. Ну, мадам Ягужинская, конечно, наотрез. Начали грозить…

— Ей пригрозишь! — хмыкнул Володька.

— Она к прокурору, — взахлёб продолжала шептать красавица Гала. — А у прокурора в кабинете…

— Что-нибудь слизистое? — предположил Георгий.

— Не-эт… Ещё они тебе сами светиться будут! Тоже, наверно, их человек… Прокурор извинился, вышел. Будто по делу. А этот повернулся к ней и говорит: «Ну вы что? Ничего не понимаете, что ли? Продавайте за сколько сказано. А иначе даром уплывёт…»

— Ни черта себе! — процедил Георгий.

Володька разочарованно пошевелил бровями, такими же рыжеватыми и прокуренными, как и его татарские усы.

— Я это ещё неделю назад знал…

— И что вчера было, знаешь?

— А что вчера?

— Отбуцкали до полусмерти! За осиновой рощей! В двух шагах от особняка…

— Мадам Ягужинскую?!

— И ещё неизвестно, до полусмерти или… Позвоночник повреждён!

— И кто её?

Продавщица хотела ответить, но не успела.

— Какая тебе разница? — с омерзением бросил Георгий. — Те, кого наняли те, кого наняли те, кого наняли… Будь спокоен, за щупальце не ухватишь. За руку — запросто, а за щупальце — хренушки…

Тут возле серебристой ограды, обрамлявшей серый склеп магазина, остановилась белая «ауди», и Гала, не досказав, поспешила вернуться за прилавок. Мужчины за столиком молчали. Потом в лукавых кочевнических глазах Володьки просквозила какая-то, видать, простенькая догадка.

— Слышь, — брякнул он спроста. — А вдруг это муженёк её уделал?

Да, дожили. Вон какую силу взяли нелюди — шагу по родной земле не ступи… Георгий закатил тачку в пристроенный к дому сарай (бендежку по-здешнему) и с сожалением оглядел недомощёную дорожку. Не успел. Чуть-чуть до калитки не дотянул. Опередили, твари…

Значит, будем искать выход. Задумчиво низведя очи долу, побродил по участку — и вскоре выход нашёлся. Когда-то Георгий по неопытности утапливал камушки прямо в грунт, от чего они, стоило ударить ливням, быстро уходили в землю. Потом умелец усовершенствовал технологию: сначала стал настилать старый рубероид, потом насыпбл тонкий слой песка, а по нему уже начинал выкладывать голыши. Но ни в коем случае не на раствор! Сажать такую прелесть на раствор — варварство… Теперь выяснилось, что две первые ученические мощёнки успели притонуть, зарасти и так или иначе требовали раскопок. А камушки в них, следует заметить, отборные, штучные, не чета нынешним. Вот их и используем.

Георгий повеселел.

На соседнем участке, скрытом от глаз дебрями запущенного винограда, полязгивало, побрякивало. Никанор Иванович по обыкновению возился со скважиной — перебирал насос.

— Добрый день, Никанор Иванович! — крикнул Георгий.

Сосед был глуховат.

— Жора, ты, что ли?

— Я…

Полязгивания и побрякивания прекратились, потом зашуршало — и поверх низкого заборчика в прогале меж виноградных дебрей показался по пояс Никанор Иванович с двумя деталями в руках. Несмотря на жару, был он в рабочей куртке, надетой поверх блёклой клетчатой рубахи, широкое простецкое лицо (кончик носа испачкан солидолом) на треть скрыто защитными очками, отдалённо схожими с маской аквалангиста. Потеряв когда-то на производстве глаз, бывший технолог берёг оставшийся, в прямом смысле, как зеницу ока. Только что картошку в очках не чистил.

Сквозь правое стёклышко на Георгия горестно глянуло поруганное национальное достоинство. Левый, искусственный, глаз соседа, как всегда, смотрел скучающе, чтобы не сказать, цинично.

— Переворот девяносто первого года, знаешь, чьих рук дело? — таинственно и зловеще спросил Никанор Иванович.

— Неужели? — поразился Георгий.

— Ну вот тебе и неужели!

— Вы же раньше на американцев грешили…

— Н-ну… — Сосед замялся. — Одно другому не мешает…

— Тогда уж не рук, а присосок, — заметил Георгий.

— Именно, именно! — вскричал Никанор Иванович. — Правильно ты, Жора, сказал!

Мужик он был хороший, только вот политику чрезмерно любил и патетику. Георгий обтёр ладошкой извлечённый из земли голыш, почувствовал на нём нечто чужеродное, липкое, скользкое — и чуть не выронил. Слизень. Вот мерзость-то! Сбил щелчком на камни и без жалости растёр подошвой шлёпанца. Слизней Георгий не терпел до содрогания. Почти как чужаков. Всё-таки улитки — они какие-то привычные, родные, а эти — порнографически голые, бесстыдные, всепроникающие… Второй год от них спасу нет.

— Никанор Иванович, вы собственность на землю оформили? — спросил Георгий.

Во-первых, пытался приземлить разговор, во-вторых, действительно хотел кое-что разузнать. Сам он, по лености своей, за переоформление документов даже ещё и не брался. А требовали.

Лицо в защитных очках стало суровым, почти жестоким.

— Нет. Не оформил.

— Почему?

— А вот съездишь разок в Среднюю Ахтубу — вмиг поймёшь почему… Продались! — возопил отставной технолог, потрясая лоснящимися от смазки деталями. — Продались чиновнички наши… Вот помяни мои слова: никому ничего не оформят. Чужакам всё отойдёт. Не веришь? Запросто. Есть бумага? Нет! Значит, не владелец… У, м-монстры жукоглазые!

Последняя фраза в устах Никанора Ивановича, отродясь фантастической литературой не увлекавшегося, прозвучала так неожиданно и забавно, что Георгий прыснул.

— Почему жукоглазые?

Сосед насупился.

— Заступаешься, что ли, за них?

— Да не за них, — возразил Георгий, всё ещё не в силах справиться с улыбкой. — За жуков. Симпатичные насекомые, а вы их вон с кем равняете…

Никанор Иванович крякнул.

— Ну, знаешь, жуки тоже разные бывают… — недовольно заметил он. — Колорадский, к примеру…

Тут же притворился, дескать, некогда ему, и, озабоченный, канул в дебри. Так он поступал всегда, если сбивался с мысли.