Александр Казанцев - Модель грядущего (Купол надежды - 2)

А я не поверила ушам. Что он предлагает? Отказаться от мечты о ледяном куполе, от города под ним?

А он невозмутимо, обидно буднично продолжал:

- Город подо льдом надо сооружать не как земной, а как подледный, на других принципах. И протаивать проще не исполинский грот, а туннели, которые станут улицами города. В стенках туннелей можно разместить жилые комфортабельные пещеры и промышленные предприятия. Пусть ледяные туннели, наподобие земных метрополитенов, пронзят ледяной монолит.

И это говорил отец Спартака! Я похолодела, хотя кровь бросилась мне в лицо. Папа считал его своим другом, изобретателем, мечтателем, а он... он сулит нам...

- Ледяной муравейник! - это я уже выкрикнула, не сдержалась.

Он зло посмотрел на меня - я никогда не думала, что его лицо может стать таким неприятным, - и замолчал, словно не желая мне отвечать. Это окончательно взорвало меня, и я вскочила с места:

- Что предлагают нам под видом новаторства? Самую бескрылую, консервативную в своей сущности идею. - Я чувствовала на себе тяжелый взгляд Толстовцева, но уже не могла остановиться. - Неужели это закон природы, по которому вчерашний новатор становится консерватором, тормозящим свежие, но чужие идеи? Во имя вульгарной простоты отбрасывается основной замысел Города Надежды, где люди должны жить так, как на всем земном шаре в грядущем. А им предлагают сейчас в опытном порядке прозябать в пещерах, в подземельях, напоминающих метрополитен! Или, что еще хуже - в колодцах и норах фантастических морлоков, загнанных туда элоями, выродившейся расой господ, как рассказывал в "Машине времени" Уэллс.

- О, это очень мрачно есть, - услышала я голос Вальтера Шульца.

Я не помню, конечно, в точности, что я говорила, и скорее воспроизвожу свой гнев и возмущение, чем смысл сказанного. Я вспомнила о своей беседе с Шульцем и заговорила о материке Антарктиды:

- Людям, которые решаются моделировать жизнь грядущих поколений, нужно дать все условия радостного и красивого существования. Однако для Города Надежды выбран не остров Тихого океана, а Антарктида, которая когда-то была цветущим материком.

- О да! Имело так быть! - поддержал меня Шульц.

- Он покрылся льдом, этот материк. Так выплавим же такой грот, который обнажит былую почву, откроет прелесть неведомых пейзажей, где меж причудливых скал пролегают русла прежних рек!

- Во дает! - услышала я голос Остапа, который толкал в бок сидевшего со мной рядом Спартака.

- Наполним эти русла водой тающих льдов, а по берегам посадим деревья. Они вырастут на земле Антарктиды, и мы разобьем на ней сады и бульвары. И среди них поднимутся - слышите? - обернулась я к Толстовцеву, который напоминал сейчас "злобного карла", - поднимутся, а не пройдут в глубине ходами дождевых червей, поднимутся к невидимому в высоте своду радующие глаз дома, от которых не отвернутся и наши потомки. Город в исполинском гроте должен быть Городом Надежды, а не "Катакомбами Безнадежности"! - закончила я и, торжествующая, села, оглядывая присутствующих.

Академик смотрел на меня с ободряющей улыбкой (это главное!). Толстовцев, конечно, был вне себя от ярости. Еще папа говорил мне, каким колючим он может быть, когда затрагивают его самолюбие. Спартак смотрел себе под ноги. Остап поднял большой палец вверх.

Академик предложил Алексею Николаевичу ответить.

- Стоит ли решать вопрос, что красивее: ледник, напоминающий голландский сыр, в дырочках которого живут люди-морлоки, или подледный град Китеж, рожденный воображением, пренебрегающим такой мелочью, как тяжелый ледяной свод? Что понимать под красотой? Может быть, она - выражение рациональности? Какие животные восхищают нас? Чьи формы лучше приспособлены для жизненных функций. Даже эталоны женской красоты древних греков, увековечивших их в статуях богинь, характерны широкими бедрами и высокой грудью - символами материнства, которыми наградила женщину Природа. Потому же прекрасны и такие творения Природы, как лошади - воплощение быстроты и выносливости, леопарды - синтез ловкости и силы, и даже змеи, хотя все они совсем непохожи друг на друга. И я не боюсь сказать, что в целесообразности - красота!

- Ах как прекрасны жабы! - воскликнула я, возмущенная его сопоставлениями и профанацией красоты.

Смерив меня презрительным взглядом, он даже не ответил и с холодной, убивающей сухостью продолжал:

- Так рационален ли гигантский свод? Стоит проверить его расчет. В опасном сечении возникают наиболее разрушающие усилия. От сил сжатия понижается точка плавления льда! Вспомните, почему скользят коньки и лыжи в мороз? Снег и лед тают под давлением полоза, смазывая поверхность скольжения. Если это учесть, то твердое небо над подледным городом Китежем начнет плавиться и рухнет.

- Какой ужас! - с иронией воскликнула я. - Запугивать людей и тащить их в катакомбы морлоков! Запрещенный прием.

- В технике запрещено лишь злоупотребление риском, а не сомнение в прочности конструкции, - обдал меня холодом жестких слов Алексей Николаевич.

Мне стало не по себе. Я не рассчитывала ледяной свод. Мы, архитекторы, принимали его существующим и намеревались строить под ним дома. Я хотела, но не могла спорить с Толстовцевым и не знала, куда деть глаза. Посмотрела на Шульца. Он поднялся.

- Уважаемые коллеги, - начал он. - Расчет есть фундамент инженерной мысли. И всегда полезно его проверять, особенно если иметь идею о возможном плавлении льда под нагрузкой.

Не передать, как горько стало мне. Я так надеялась на него, ведь мы с ним говорили о подледных пейзажах!

- Я имею намерение спасать опасное сечение от расплавления.

Я едва не захлопала в ладоши, с надеждой смотря на своего великана-разбойника. А он с немецкой педантичностью продолжал:

- Надо сверлить сверху, с ледникового купола, буровые скважины там, где опасное сечение есть. А потом по ним, имея артерии, пропускать холодильный раствор. Я имею намерение так предохранить лед от плавления при большой нагрузке.

Я была счастлива. Ай да Бармалей! Какой выдумщик!

И тут встал Спартак. Он больше не смотрел в пол. Что он скажет? Не за отцом же пойдет, если я ему дорога! Впрочем, я сама не знаю, что говорю, вернее, думаю! Но правильнее сказать, что в ту минуту я не говорила, не думала, а только чувствовала.

- Я т-так размышляю, - смущенно начал Спартак с обычной своей искренностью. - По мне тот путь правилен, который в гору ведет. А на перестраховочные дорожки, как бы они ни петляли, меня не 'тянет. Мы с ребятами за подледный простор. - И, стараясь не смотреть в сторону отца, сел.

Наступила тишина. Через иллюминаторы доносился свист ветра. Анисимов мерно расхаживал по салону в глубокой задумчивости. Неужели я была не права?"