Далия Трускиновская - «Если», 2000 № 10

— Послушай, Чарли, мне кажется, что человек должен испугаться хоть раз в день, тогда он будет хорошо спать ночью. Я боюсь уже целую неделю, но мне нравится этот здоровенный малый… Ну что ж, это один конец — или близко к концу. А теперь посмотрим северный конец. Да, Чарли… Тебя пугает, что все это настоящее. Хотя я не понимаю, зачем ему было смотреть нам через плечо, когда мы перематывали картину. Если он тот, о ком я думаю, он уже все это видел.

Лео Нейшн начал прокручивать самый северный фрагмент реки.

— Как далеко на севере мы оказываемся, Чарли? — спросил он.

— Примерно там, где теперь реки Сидар и Айова.

— Это самый северный кусок? Значит, у меня нет ни одного фрагмента северной трети реки?

— Да, это самый северный кусок, Лео. О Господи, это последний.

— На этом фрагменте тоже есть облако, Чарли? Кстати, что оно собой представляет? Смотри, какой прекрасный весенний пейзаж.

— Ты плохо выглядишь, Лонг-Чарли-бэнк, — объявила Джинджер Нейшн. — Как ты считаешь, глоток виски с кровью опоссума тебе не повредит?

— А можно просто виски? Ладно, давай свою смесь, может, это то, что надо. И поскорей, Джинджер!

— Меня не перестает изумлять, что живопись может быть настолько хороша, — не сводя глаз с картины, говорил Лео.

— Разве ты еще не понял, Лео? — Чарли била дрожь. — Это не живопись.

— Я вам с самого начала говорила, только вы меня не слушали, — заявила Джинджер Нейшн. — Я говорила, что это не холст и не живопись, а просто картина. И Лео однажды со мной согласился, а потом забыл. Выпей, старина Чарли.

Чарлз Лонгбэнк выпил целебную смесь из доброго виски и крови опоссума. Картина продолжала крутиться.

— Еще одно облако на картине, Чарли, — заметил Лео. — Похоже на большое пятно в воздухе между нами и берегом.

— Да, и сейчас появится еще одно, — со вздохом сказал Чарли. — Значит, мы приближаемся к концу. Кто они были, Лео? Как давно это произошло? Ах, боюсь, что довольно хорошо знаю эту часть — значит, они еще не могли быть людьми, верно? Лео, если это пустяковые явления, почему они до сих пор висят в воздухе?

— Спокойно, старина Чарли, спокойно. Река становится мутной и пенной. Чарли, ты не мог бы снять со всего этого микрофильм и ввести в компьютер, чтобы получить ответы на все вопросы?

— О Господи, Лео, уже!

— Что — уже? Эй, а что это за туман, что за дымка? А эта голубая гора за туманом?

— Это ледник, тупица, ледник, — простонал Чарли, и в этот момент самый северный фрагмент картины закончился.

— Смешай-ка еще виски с кровью опоссума, Джинджер, — сказал Лео Нейшн. — Похоже, это всем пойдет на пользу.

— Отлично, правда? — спросил Лео Нейшн немного спустя, когда х>ни втроем прикончили крепчайшую смесь.

— Отлично, — подтвердил Чарли Лонгбэнк, хотя его била дрожь.

— Но кто здесь побывал, Лео?

— Да, Чарли, ты недавно сказал — «уже». Что ты имел в виду?

— Это уже микрофильм, Лео, их микрофильм. Бракованный кусок, как я думаю.

— Ну-ну, теперь я понимаю, почему виски с кровью опоссума никак не войдет в моду, — заметил Лео. — Скажи-ка, а тогда старина опоссум уже был здесь?

— Старина опоссум-то был, а нас не было. — Чарлз Лонгбэнк дрожал, не переставая. — Но мне кажется, что кто-то постарше, чем опоссум, снова тут что-то вынюхивает, а нос у него гораздо длиннее.

Чарлз Лонгбэнк отчаянно трясся. Еще одно слово, и он сломается.

— А эти облака на… ну, на пленке, Чарли, что это? — допытывался Лео Нейшн.

И Чарли сломался.

— Господи Боже мой! — крикнул он, и лицо его исказилось. — Хотел бы я, чтобы это действительно были облака! Ах, Лео, Лео, кто был здесь, кто они такие?

— Мне холодно, Чарли, — отозвался Лео Нейшн. — Откуда-то дует, просто до костей пробирает.

Следы на пленке… они казались очень знакомыми, но слишком большими: завитки и петли были не меньше восемнадцати футов длиной…

Джоди Линн Най

МОСТ ЧЕРЕЗ РЕКУ СТИКС

Полковник Джон Перкинс выпрямился по стойке «смирно», как на параде, и охнул. Одно блаженное мгновение, пока он слышал, как рыдает его жена, повторяя его имя, у него ничего не болело. А теперь ныло все: ревматические суставы, грудь, даже чертова рана, полученная на войне пятьдесят лет назад. Ну, это не помешает ему разорвать в клочья того, кто утащил его с обеда. Гнусная шуточка!

— Э-эй! — разнесся его крик над серой плоской равниной. — Э-эй! Я требую встречи со здешним командующим!

Ответом было лишь тихое стенание, подобное вздоху ветра. Он прищурился, вглядываясь в туман, заволакивавший широкую реку у него за спиной. Кажется, он приметил лодочника, но тот внезапно исчез. Что же, в этом непотребном месте больше никого нет?

И тут он различил человеческие фигуры. И решительно направился к ним.

Стенание зазвучало громче, а когда туман поредел, фигуры обрели очертания.

В разнообразных одеяниях, в лохмотьях и вообще без одежды мужчины и женщины самого юного и всех последующих возрастов бесцельно бродили по берегу. Когда двое сходились, они на миг поднимали головы и равнодушно сворачивали в сторону. Многие были без рук. и ног или поражали фантастическим уродством. Какой-то фантасмагорический танец в замедленном темпе. Перкинс содрогнулся.

— Какого черта я здесь делаю? — спросил он громко.

У его ног вспыхнула молния, и он отпрыгнул, хотя ноги сводила судорога боли. Из молнии возник гигантский демон с пылающими глазами.

— Ты здесь, чтобы понести заслуженную кару, — произнес Сатана.

— Это какая-то ошибка, — сказал Перкинс, мысленно вгоняя себе в позвоночник железный прут, чтобы не согнуться. — Я требую вторичного рассмотрения документов. Я хороший человек. Мне нечего тут Делать. Если я умер, вы обязаны отправить меня в Другое Место,

— он указал на реку, почувствовав, что рука дрожит. Черт бы ее побрал! — Туда.

Хлыст Сатаны опустился — будто теннисист отбил простую подачу. Перкинс отлетел и хлопнулся навзничь у ног одной из серых фигур. Он закричал: все туловище обожгло огнем. Его руки, ноги, даже лицо пожирали танцующие языки пламени, которые словно смеялись, насыщаясь. Эта мука неизмеримо превосходила любую боль, какую ему довелось испытать при жизни.

— Ты здесь, — прогремел голос. — И подчиняешься моим законам.

Перкинс поднял рассыпающуюся руку, беззвучно моля о пощаде, не в силах спросить, каковы эти законы.

Жаркое пламя взметнулось ввысь, потом сузилось в булавочную головку и исчезло. Больше Перкинс ничего не видел.