Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой

Мне очень хочется знать, какая же Москва — всамделишная. Скоро у нас кончается стройка, и все разъедутся. Меня зовут на Курильские острова, в Петропавловск, и здесь тоже можно остаться, потому что за Горелой сопкой надо следить, проверять, что там творится внутри. Но останусь ли я или уеду куда-нибудь, это зависит от одного человека.

Приезжайте обязательно, Александр Григорьевич. Если приедете заблаговременно, не в самую последнюю минуту, я постараюсь взять отпуск, чтобы встретить Вас. Возьмите с собой шубу потеплее, в ноябре у нас уже зима.

Остаюсь, помнящая Вас всегда

12.

Открытие станции было назначено на 7 ноября. 2-го вечером Ковалев дал задний ход и отвел комбайн от пышущего жаром светящегося забоя. Работа Ковалева была кончена. Последние 20-25 метров полагалось пробивать уже после того, как наверх будут выпущены газы и давление в центральной камере упадет.

А Мочан еще работал. Мочан отстал на целых три дня. Это были самые позорные дни в его жизни. Подумать только: стройка ждет, пока он кончит. Мочан не ел, не спал, издергался сам и измучил всех рабочих. Но что делать, скважину нельзя было провести так же быстро, как пунктир на чертеже.

Между тем Вулканоград готовился к празднику. На домах вывешивались флаги, портреты, украшенные хвоей и красной материей. Красные полотнища ярко рдели на фоне дымчатого бело-серого, как фотография, зимнего ландшафта. Вокруг портретов монтеры ввинчивали цветные лампочки. Их должен был зажечь вулкан 7 ноября.

В Вулканоград съезжались гости — из Петропавловска, Хабаровска, из Москвы и даже из-за рубежа, больше всего из далеких земель, богатых вулканами — Исландии, Италии, Индонезии, Мексики, Японии… Японский геолог — коротко остриженный и в очках, с преувеличенно-вежливой улыбкой задавал каверзные вопросы — все хотел выпытать: сколько было катастроф на стройке, сколько загубили оборудования, сколько перерасходовали миллионов, сколько жизней стоила борьба с вулканом. Ему рассказали про Виктора Шатрова, других жертв не было. Японец спрятал записную книжку в карман и сказал со вздохом:

— К сожалению, моя маленькая бедная страна не может строить таких роскошных сооружений.

В кабинете Кашина — два письменных стола. Появился новый хозяин — директор будущего энергокомбината. Сейчас у него гость — представитель Министерства электростанций. Они разложили на столе цветные диаграммы, директор водит по цифрам авторучкой и говорит с возмущением:

— Смотрите на цифры. Где у меня резерв? На горе 12 турбин, по 100 тысяч киловатт каждая. Я снабжаю Петропавловск, районы, рыбный комбинат, леспромхозы с их лесокосилками, завод Электроцинк, Камчаталюминий, даю сто тысяч киловатт на освоение следующего вулкана, и теперь еще — передача в Магадан. А нужды города? А на эксплуатацию вулкана по законным нормам? Где вы нашли остатки? Считайте сами. — И в голосе у него раздраженное недоумение. Дескать, рвут энергию, ограбили, ничего не оставили!

У директора свои заботы — хозяйственные, у Кашина свои — строительные. После 7 ноября их будет совсем немного, но сейчас — самые горячие часы. Кашин не отходит от видефона. То и дело слышится: «Покажите, что у вас там в правом углу. А в левом? Отодвиньтесь, не заслоняйте. А кто вывезет этот мусор? На праздник оставляете? Возьмите 10 машин и чтобы через 2 часа было убрано. Я проверю».

Он крутит ручку видефона, мелькают на экране корпуса, дома, мачты, дороги. Сейчас все нарядное, свежевыкрашенное. Где были кучи глины, выросли здания. Вот жилой городок, вот лаволитейный завод… оранжереи…

Оранжереи тянутся на много километров. Сейчас это пустые застекленные сараи. На крышах — снег, внутри — голая заиндевевшая земля. И странно, даже дерзко выглядят вывески над дверями: «Бахча», «Ранние овощи», «Вишневый сад», «Яблони и груши», «Камчатские цитрусы».

Только в одном здании зелено. Оно уже получает тепло от горячего источника, того, в котором купался Виктор в день приезда на вулканологическую станцию. В этой опытной оранжерее — густая зелень, рассада для ранних овощей, саженцы, ожидающие, когда прогреется почва в других строениях, вязанки черенков, даже пальмы в кадках. Здесь всегда много посетителей, ведь это единственный зимний сад и вообще пока — единственный сад в Вулканограде. Сюда в свободное время охотно заглядывают строители погреться, подышать ароматом зелени, вспомнить о минувшем лете, помечтать о грядущей весне Вулканограда.

Но, кажется, эти двое совсем забыли, где они находятся — мужчина в очках и черноволосая девушка с прямым пробором. Вот уже час они стоят возле кадки с лимонным деревом. За это время можно было сто раз прочесть все, что написано на дощечке по-русски и по латыни.

— Мне так много нужно рассказать вам, Александр Григорьевич, — говорит девушка. — Я совсем изменилась, стала другим человеком. Раньше я была девчонкой. Что я понимала? Ровно ничего. Здесь на стройке столько нового, столько интересных людей…

— Вы мне писали только про «одного» человека, — говорит Грибов с ударением.

— Какого человека?

— Про одного человека, от которого зависит ваш отъезд.

Тася улыбается.

— Ну, он-то здесь ни при чем.

— Кто же он?

У Таси замирает сердце. Наступает очень важная, возможно — самая важная минута в ее жизни. В душе у девушки смятение. Ей хочется крикнуть: «Только не сейчас Я спешу на работу, нельзя говорить об этом на ходу. Отложим на седьмое..»

— Я хочу знать, кто он, Тася… Не увиливайте.

— Вы.

— Я?

Какие счастливые глаза у Грибова! А Тася закрыла лицо, щеки у нее так пылают!

— Тася, «один» человек решил. Ты едешь с ним в Москву завтра, нет, не завтра, но сразу после торжества… Восьмого утром.

— Александр Григорьевич, уже поздно, мне нужно на работу. Мы поговорим еще.

— Конечно, поговорим. Нарочно поедем на пароходе. Наговоримся досыта.

— Я бегу. До свидания, Александр Григорьевич.

— До свиданья, Тасенька.

13.

Кашин прилетел на вершину вулкана в 10 часов утра 6 ноября. Он долго ходил по площадкам, придерживая рукой сердце, потому что он был уже не молод и неважно чувствовал себя после резкого подъема на 4-километровую высоту. Бурильщики доложили, что до проектной глубины осталось 15 метров. Бур работал на дне скважины, на глубине трех километров, но трубы хорошо проводили звук, и на поверхности слышен был гул и рев запертых в подземелье горячих газов. Кашин наклонился над скважиной, резкий запах сернистого газа ударил в ноздри. Инженер закашлялся и сказал: