Генри Каттнер - Джарел из Джойри

И зловещий шепот горстки укутанных в темное женщин, сбившихся у дверях - поодаль от смертного ложа своей госпожи, - наполнял холодный зал до краев. Служанки бормотали о том, что леди Джарел в последний раз водила на битву свое войско, что никогда уже не доведется ей сесть в седло и услышать веселое пение тетивы, что никогда больше ее неистовый меч не опустится на головы ненасытных врагов, никогда... Теперь Джарел, владелица замка Джойри, безмолвно и неподвижно лежала на подушках.

Черными воронами взмывали к высокому своду причитания - и кому теперь достанется меч, тот, чью рукоять сжимала сильная женская рука, беспощадно сметавшая с земель Джойри и жалкие отряды алчных соседей-баронов, и войска свирепых завоевателей-чужеземцев; тот меч, что принес леди Джарел славу и сделал ее имя символом справедливой кары на этих землях...

И тусклые слова гасили отблески пламени на огромном обоюдоостром мече, что бесполезным куском металла висел теперь на стене - так, чтобы Джарел смогла увидеть его, если бы открылись ее удивительные желтые глаза... Ее доспехи, изрядно побитые и помятые, залитые кровью и грязью, были сложены в углу зала. Увенчанные шлемом, они своим видом напоминали маленький курган над погибшими воинами варварских стран - так решили все собравшиеся женщины, когда закаленные во многих битвах их мужья принесли почти бездыханное тело своей госпожи. Зал наполнился духом смерти. Ничего уже невозможно было изменить. На огромной постели среди подушек белело безжизненное лицо Джарел.

Но вот одна из женщин метнулась и раскрыла дверь, тут же тихо объяснив остальным:

- Наша госпожа не оставит нас, пока ее не исповедует и не причастит отец Жервез.

Темные фигуры покорно склонили головы, шепотом продолжая плести бесконечное серое кружево бессмысленного разговора. Жалобно застонали, запели, прогибаясь под чьими-то грузными шагами, ступени деревянной лестницы, отшатнулись тяжелой волной люди у входа, и в гулкий зал вошли двое - тоненькая, с бледным исплаканным лицом, юная служанка и старый, страдающий от отдышки священник, отец Жервез.

Безучастно, как слепая, шла девушка к постели своей госпожи: да и можно ли что-нибудь рассмотреть сквозь набегающие слезы, и нужно ли что-нибудь рассматривать... Темные фигуры следовали за ней. Внезапно, как порыв осеннего ветра, пронесся по залу общий вздох, оборвался на всхлипе и затих - на девушку обрушилась тишина. Казалось, произошло что-то немыслимое. Девушка повернулась к дверям и в полном замешательстве, вытерев слезы, подняла глаза на толпившихся там людей и на отца Жервеза. Старый священник изумленно смотрел куда-то вперед - то ли на стену, то ли на постель Джарел, - потом он перевел взгляд на служанку и, запинаясь, с усилием спросил:

Дитя мое, где же твоя госпожа?

Девушка оглянулась. Постель была пуста. Простыни и покрывала лежали в точности так, как была ими укрыта Джарел - их не откидывали в сторону и не сдвигали, они еще хранили форму ее тела, и пол возле кровати по-прежнему был залит кровью, но хозяйки замка Джойри в постели не было.

Пальцы отца Жервеза крепко вцепились в серебряное распятие, а на широком добродушном лице появилось столь неуместное для священника выражение глубокого отчаяния.

- Наша дорогая госпожа слишком часто занималась колдовскими делами, что не угодны Всевышнему, - пробормотал он вполголоса, как бы обращаясь к самому себе, - слишком часто...

За его спиной люди крестились дрожащими руками, и по толпе уже бежал дальше, на лестницу, испуганный шепот:

Сам дьявол забрал душу и тело Джарел с ее смертного ложа.

Глава 2

Джарел еще помнила безумные выкрики, вопли, шум битвы и тот страшный, сразивший ее удар. После этого не было уже ничего, кроме смутного ощущения дикой боли и бормотавших вдалеке голосов. Воительницу затянуло в темноту, она перестала чувствовать свое тело, а голоса и боль между тем отступили куда-то и стали угасать, пока и вовсе не исчезли.

Но вот откуда-то возник ослепительный свет. Джарел слабо сопротивлялась, ей хотелось назад, в темные волны, которые укачивали ее, словно дитя в колыбели, и душа ее жаждала покоя, который так сладостно сулила ей эта темнота. О, как страстно не хотелось ей произносить пустые слова! Однако свет не отпускал ее. Неохотно, продолжая упрямо тянуться к спокойным темным волнам небытия, она все-таки открыла глаза. Веки тяжело поднялись, словно бы они уже забыли, что должны повиноваться ее воле. Теперь Джарел могла что-то видеть сквозь длинные пушистые ресницы, но продолжала пребывать в блаженной неподвижности, ощущая, как медленно наполняется жизнью едва не оставленное ею тело.

Настойчивый свет соткался в кольцо золотых огней, которые подобно осколкам солнца разгоняли окрестную тьму, оставляя ее лишь фоном для собственного сияния.

Несколько мгновений Джарел не видела ничего, кроме ослепительно пламенеющего кольца. Однако постепенно ее взгляд стал осмысленным, а тело, которое только что было так близко к смерти, неохотно примирилось с необходимостью снова жить. Она продолжала смотреть прямо перед собой, и когда наконец поняла, что именно видит, - овладевшее ею безразличие сменилось глубочайшим изумлением и недоверием.

Прямо перед ней на троне сидел чудовищный и величественный идол. И сам трон, и возвышавшееся на нем изваяние были черными, как безлунная ночь, но от них исходило недоступное пониманию человека сияние. Джарел сосредоточилась на фантастической фигуре. Идол чем-то походил на человека, огромного, широкоплечего и очень старого. Его обрамленное бородой суровое, властное, жестокое лицо было поистине царственным и надменным, каким могло бы быть лицо Люцифера. Сидя на своем громадном троне, он смотрел в пустоту так, словно повелевал ею. Вокруг его головы живым кольцом плясали золотые огни. Джарел продолжала всматриваться, все еще не веря своим глазам. Как могла она оказаться здесь? Что привело ее сюда? Когда это случилось? Она озадаченно рассматривала пылающую корону, а золотые огни все плясали, и на величественном лице от этого появлялись причудливые тени.

Без малейшего удивления Джарел обнаружила, что сидит. В том оцепенении, в котором она пребывала, она не имела никакого представления о размерах своей раны, и потому ей вовсе не показалось странным то, что ее движения не сопровождались ни малейшей болью, так же, как и то, что под рубахой из оленьей кожи не осталось никакой раны. Она не могла знать о том, что стальной клинок так глубоко вошел в ее тело, что женщины в замке долго не решались освободить воительницу от одежды, боясь, что их госпожа умрет, не приходя в сознание. Она сознавала только, что сидит здесь в кожаной рубахе, что ее босые ноги утопают в меховом ковре, а тело в подушках. И все это было так странно и необъяснимо, что она попросту перестала пытаться что-нибудь понять.