Стрела Аримана - Антология российской фантастики

Маша приехала к вечеру -уставшая, довольная, с двумя сумками покупок. Василий так и не объявился.

На работу в понедельник я опоздал. Все утро замазывал синяк жениной пудрой, но тщетно. Плюнув с досады, я стер пудру - и помчался в институт.

Неожиданности подстерегали меня уже на пороге лаборатории. Из угла, где сидел Евграф Юрьевич, на меня целился колючий, начальственно-недовольный взгляд Балбесова.

– Изволите опаздывать. Нехорошо-с. Хотелось бы знать причину.

– А тебе-то что за дело? - огрызнулся я и сел на свое место.

Петя-Петушок уважительно, со знанием дела, оценивал мой синяк.

– Где шеф-то?

Вопрос был обращен в пустоту, и та отозвалась взволнованным шепотом Тамары Андреевны:

– Тут такое, такое случилось! Евграфа Юрьевича вызвали в Америку. Он звезду открыл. У него дома обсерватория обнаружилась. За ним президент какой-то там ассоциации из самих Штатов прилетел. Я уже и нашатырь нюхала… Ой, что же теперь будет?!…

Я сидел и ровным счетом ничего не понимал. Только одно до меня дошло: Евграф Юрьевич с нами больше работать не будет.

Все это было столь неожиданно, что я поначалу забыл о Балбесове. Лишь после того как он несколько раз проплыл мимо моего стола, по-петушиному выпятив грудь, я вдруг осознал: грядут перемены, и первая - назначение нового завлаба. Стал понятен смысл метаморфозы в поведении Балбесова: он явно метил на это место. Этим объяснялось и то, что он перебрался за стол шефа, и его тон, и легкий подхалимаж Пети-Петушка, и нервное похихикивание Тамары Андреевны. Кандидат в шефы вышагивал по лаборатории и упражнялся в красноречии:

– Бардак, сущий бардак! Работать никто не хочет! Опаздывают (это явный намек на меня), саботируют (это - на Петю-Петушка), целыми днями пропадают невесть где (это - на Тамару Андреевну). В результате - полный развал. В конце месяца - авралы… Завышенные премии… Нет, надо все менять, так работать нельзя!…

Он не успел закончить. В комнату вошел Антон Игнатьевич Вермишелев, начальник нашего отдела.

– Доброе утро! - приветствовал он всех и, увидев меня, двинулся к моему столу, на ходу пытаясь понять, чернилами я вымазал глаз или это синяк. - Вот вы-то мне и нужны.

– А я ведь вас, Николай Николаевич, предупреждал! - заблеял выскочка Балбесов. - Антон Игнатьевич, если не считать недисциплинированности старшего инженера Нерусского, в лаборатории полный порядок.

Вермишелев поморщился, нетерпеливым жестом отстранил Балбесова, подошел ко мне и улыбнулся.

– Товарищи, минуту внимания! Вы уже знаете, что нас внезапно покинул Евграф Юрьевич. Так вот, нового завлаба мы нашли не на стороне, а среди членов вашего дружного коллектива. Кандидатура согласована и утверждена “треугольником” отдела.

“Быстро сработали, - удивился я. - Могут, когда захотят. Наверняка Балбесов”.

– Наверняка правильно решили, - встрял Балбесов, пожирая завотделом преданным взглядом.

– Погодите вы, - снова поморщился Вермишелев. Он положил руку мне на плечо и торжественно провозгласил: - Вот ваш новый заведующий. Прошу любить и жаловать. Поздравляю вас, Николай Николаевич. Я давно к вам приглядываюсь, а Евграф Юрьевич от вас просто без ума. Его и благодарите: он предложил вашу кандидатуру.

…Вечером Маша сообщила мне еще одну ошеломляющую новость: тетю Клаву срочно увезли в какую-то клинику. У нее совершенно случайно обнаружили три сердца. Два работали в противофазе, отчего пульс не прощупывался. Я не удивился бы, если бы услышал, что и сержанта Стоеросова, и Мокроносова отправили куда-нибудь из Москвы…

Месяц спустя мне на глаза попался популярный научно-технический журнал с кратким сообщением: русский ученый Любомудров Е.Ю., работающий в обсерватории города Хьюстон (США) в рамках обширной программы НДСА по изучению возможных контактов с внеземными цивилизациями, с помощью телескопа собственной конструкции открыл доселе неизвестную планету, на которой возможна белковая жизнь. Планету нарекли Большим Колесом - в память о тамбовской деревушке, где родился ученый.

Итак, эксперимент начал приносить плоды. Жду контакта. Может, снова с Арнольдом увижусь?…

Март-июнь 1988 г., апрель-май 1990 г.,

Москва

Александр МАЗУРКИН ЖИТИЕ ИСА апокриф

ПЕРВОЕ ПРИШЕСТВИЕ

1

“Было”.

“Было ли?”

Человек создал собеседника. Им оказался черт, темный, прозрачный. Он шел рядом, закинув хвост на согнутую левую лапу; правой, как и путник, он опирался на посох.

Песок был оранжево-желтым, рассыпчатым и не пыльным - как в цветном сне. Раскаленное плотное небо синело печным изразцом. Только внизу, над черными стрелами кустов, торчащими взорванной железобетонной арматурой, дрожало марево зноя. Все это было так непохоже на пыльно-серый зной обыденности, что казалось нереальным.

“Ну…”

“Ну? - переспросил черт Иса - так звали обожженного, как глиняный горшок, путника. - Что будешь делать? Как твои просветительские намерения? Город-то впереди! Не вышибут ли тебя и оттуда?”

Он стоял, опираясь на посох; нестриженые волосы туго текли по иссеченному песком лицу и темно-коричневым, в полосах засохшей грязи, плечам, едва прикрытым обветшавшим плащом, таким же грязным, как и его тело, с которым эти лохмотья, казалось, составляли одно целое.

Мелкая рябь на склонах барханов лежала, как чешуя. Горячие следы, оставшиеся за ним, заполнял ленивый песок.

“Зачем ты здесь, положим, я знаю, - продолжал искушать черт, - и отмывать чужие мозги от копоти тебя никто не уполномочивал”.

“Ты опытный демагог. Даже лексикон усвоил”.

“Мы одни”.

“И планета. И страна. И город”.

“О, тебя понесло? Дальше пойдет о долге человека, который… а потому обязан и так далее… А кто тебя вышиб из Рета?”

“Что их осуждать…”

“Я о том же. Они привыкли к палке. Доброта для них - слабость. А ты мог бы устрашить. И они с восторгом пойдут за тобой. Но - не за человеком. А…”

“Замолчи!”

Солнце было еще высоко. Стояла звенящая тишина. Ис смущенно улыбнулся, хотя вокруг никого не было. Черты обожженного солнцем лица стали мягче.

“Так недолго до помешательства”, - подумал он, покосившись на свою тень, где угол изодранной одежды, переброшенной через левую руку, казался диковинным хвостом.

Барханы сменились холмами. И когда он поднялся на плоскую неосыпающуюся вершину последнего из них, впереди задрожали рыжие и белые стены вожделенного города. За ними, замыкая горизонт, остро синели неровные зубцы гор.

Он шел, налегая на отполированную заскорузлыми руками до блеска суковатую палку, служившую ему посохом. Постукивал по камням объявившейся вдруг пустынной дороги расколотыми дощечками, сцементированными потом и зноем, служившими ему сандалиями. Удерживали эту обувь на длинных жилистых ногах пропитавшиеся потом кожаные тесемки.