Морье Дю - Паразиты

Селия вышла из комнаты, по коридору дошла до уборной, заперлась, и, вместо того, чтобы читать книгу, которую там держала, села на стульчик и заплакала. Перед ней по-прежнему стояло растерянное лицо Папы, и она слышала, как он говорит Труде: "Я не могу отпустить ее. Если она уйдет, я сломаюсь. Если она покинет меня, я погибну".

Нет, она никогда не покинет его, никогда. Но почему он губит ей жизнь? Что Труда имела в виду? Чего ей не хватает? Да и не хватает ли? Того, что другие девочки делают в школе: играют в хоккей, пишут и прячут записки, смеются, толкаются? У нее не было никакого желания делать все это. Она просто хотела оставаться с Папой. Но если бы и остальные могли быть с ней, если бы только Найэл и Мария были здесь, так что рядом были не одни только взрослые...

- Как Найэл вернулся в школу? - спросила Селия. - Приехал кто-то из учителей и забрал его? Я забыла.

- Они прислали padre*, - сказал Найэл, - малого, который вел службы в школьной церкви. У него были соломенные волосы, и он часто смешил нас. Он любил театр. Поэтому старший учитель и послал его. Он был не дурак и знал, что делает.

* Католический священник (итал.).

- Перед поездом он сводил нас в кондитерскую, - сказала Мария, - и все рассказывал смешные истории, так что у нас не было времени думать.

Через много лет, в Лондоне, он пришел посмотреть ее в театре. Сидел в первом ряду и прислал ей записку с вопросом, не будет ли ему позволено засвидетельствовать ей свое почтение, и она согласилась, зевая от скуки, но любопытствуя, кто бы это мог быть. Она очень устала, хотела пораньше уйти; но, как только он появился, она узнала его, узнала круглолицего padre с соломенными волосами, но волосы уже из соломенных превратились в седые. Найэла не было в Лондоне, они сидели в ее уборной, разговаривали о Найэле и она забыла про усталость.

- В кондитерской он купил нам шоколадных конфет, - сказал Найэл, огромную коробку, перевязанную красной лентой. Ты сразу сорвала ленту и повязала ей волосы. Это тебе очень пошло.

- Красовалась, - сказала Селия. - Бьюсь об заклад, она красовалась. Надеялась, что padre в нее влюбится и позволит Найэлу остаться.

- Ты завидуешь, - сказала Мария. - Завидуешь, хоть уже прошло столько лет. Тебе очень хотелось быть тогда с нами в Ливерпуле.

В тот вечер Найэлу очень хотелось есть. Он всегда был одним из тех мальчиков, которые хотят есть в самое неподходящее время. Хороший завтрак или плотный ленч были ему не в прок. Он ничего не ел. И вдруг часа в три дня или ночи ему вдруг хотелось копченой рыбы или большую тарелку сосисок. Он бывал так голоден, что готов был съесть дверные ручки.

- Мы прокрались вниз по лестнице, помнишь? - сказала Мария. - На кухне пахло кошкой и миссис Роджерс. Ее туфли стояли на решетке плиты.

- Стянутые пластырем, - сказал Найэл, - и порванные по швам. От них противно пахло.

- Там был сыр, - сказала Мария, - полхлеба и банка паштета. Мы все забрали ко мне в спальню, и ты лег на мою кровать в нижней сорочке и кальсонах - пижамы у тебя не было.

Найэл очень замерз. В детстве он всегда был мерзляком. Всегда трясся от холода, ноги были как ледышки. Когда он лежал рядом с Марией, и у него не попадал зуб на зуб от холода, ей приходилось сваливать на кровать одеяла, пледы, а иногда и тяжелый ковер. Таща ковер и взгромождая его на кровать, они задыхались от смеха.

- На столике рядом с кроватью лежала Библия, - сказал Найэл. - Мы зажигали две свечи и вместе читали ее. Открывали наугад и по первому попавшемуся месту гадали о будущем.

- Я до сих пор так делаю, - сказала Мария. - Всегда делаю. Перед премьерой. Но ничего не получается. В последний раз это было:

"And he that gathereth the askes of the heifer shall wash his clothes".

Набор слов.

- Можно немного схитрить, - сказал Найэл. - Если открыть Библию в конце, то попадешь на Новый Завет. Новый Завет больше подходит для гадания. Наткнешься на что-нибудь вроде "There shall be no more fear".

- Интересно, на что вы наткнулись в тот вечер в Ливерпуле, - сказала Селия. - Вряд ли хоть один из вас помнит.

Мария покачала головой.

- Не знаю, - сказала она. - Это было так давно.

Найэл ничего не сказал. Однако он помнил. Он вновь видел мерцающие стеариновые свечи в зеленых фарфоровых подсвечниках. Одна из них гораздо короче другой и с куском оплывшего стеарина у фитиля. Ему холодно, и Мария укрывает его плечи одеялом, подтыкает края, самой ей тепло и уютно в пижаме в цветочек, старой пижаме, зашитой на боку, и им приходится разговаривать шепотом, чтобы не услышала миссис Роджерс в соседней комнате. Он ест хлеб с паштетом и сыром, перед ними Библия, раскрытая на Песне Песней Соломона, на строчках "Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему: он пасет между лилиями".

- Благодарю, - сказала Мария. - Но ты не пасешь между лилиями. Ты сидишь здесь, рядом со мной на кровати и ешь хлеб с паштетом.

Она рассмеялась, и чтобы не услышала миссис Роджерс, заткнула рот платком. Найэл сделал вид, что смеется вместе с ней, но на самом деле мысли его обратились к будущему. Он видел, как Мария порхает сквозь череду бегущих лет, ни о ком и ни о чем не заботясь, отмахиваясь от бед и вскоре забывая их; а сам он как тень следует за ней, всегда на шаг или два позади, всегда в тени. Была полночь, ей было тепло и завтра - новый день. Но завтра, думал Найэл, что-нибудь случится. В школе нападут на его след, и ему придется вернуться.

И он оказался прав. Приехал padre. Возражать было бесполезно. У него не было денег. Мария не могла содержать его. Итак, он снова уезжал: padre в углу купе вагона для курящих раскуривал трубку, а Найэл, высунулся из окна, смотрел на Марию, которая с красной лентой в волосах стояла в конце платформы, и махал ей рукой.

Когда она на прощание целовала его, в ее глазах стояли слезы, но она смахнула их слишком скоро, слишком скоро - как только ушла с платформы.

- Наверное, вы неплохо повеселились, - сказала Селия. - Как жаль, что я все это пропустила. А ты, Мария, даже если другие и смотрели на тебя свысока, должно быть, действительно была хороша. В противном случае, ты не была бы тем, что ты сейчас.

- Вот именно, - сказала Мария. - И что же я сейчас?

Найэл знал, что она имеет в виду, но Селия была озадачена.

- Право же, - сказала она, - чего тебе еще желать? Ты достигла вершины. Ты пользуешься популярностью. Публика валом валит на любую пьесу, в которой ты играешь.

- Да, знаю, - сказала Мария. - Но действительно ли я хороша?

Селия ошеломленно уставилась на нее.

- Ну, конечно, - сказала она. - Я не видела ни одной роли, в которой ты была бы плоха. Что-то тебе удается больше, что-то меньше, но это неизбежно. Конечно, ты хороша. Не будь дурой.

- Ну, ладно, - сказала Мария. - Я не могу этого объяснить. Ты не поймешь.