Журнал «Если» - «Если», 2002 № 03

Однако нелепая фамилия была не самой тяжелой формой паранойи бытия. Бякин часто размышлял об этом по утрам, просыпаясь на потолке. Он не мог поручиться за каждую ночь, но по крайней мере два или три раза в месяц отчетливо помнил, что укладывался спать внизу, на старом растрепанном диване, который представлял собой половину находившейся в его распоряжении мебели. И даже в тех редкостных случаях, когда он ложился спать на стену или на шкаф, который представлял собой вторую половину мебели, до потолка все еще было достаточно далеко. Тем не менее всякий раз, несколько отойдя от воздействия спиртосодержащих жидкостей, художник обнаруживал под собой шероховатую, относительно белую, местами зашпаклеванную поверхность. Кряхтя, мученически подвывая и время от времени высовывая язык от усердия, пачкая локти и колени сухой побелкой, Бякин неизменно доползал до ближайшей стены, с трудом перебирался на нее и уже по ней сосредоточенно спускался на грешную землю, напоминая, судя по всему, того паука-альпиниста, который без страховки, на одних пальцах спустился вниз головой с какой-то горы и за это был занесен в книгу рекордов ирландского пива. Это была ежедневная блистательная победа художника над самим собой.

Нанеся первый сокрушительный удар ненавистной реальности, Бякин продолжал активно развивать и закреплять достигнутый успех. Он вынимал из воздуха початую бутылку пива, вытряхивал из нее случайных тараканов и чинно завтракал. Покушав пива и отчасти почувствовав себя человеком, художник Бякин снисходил до нескольких страниц Ошо, вспоминал две или три песни из репертуара группы «Джой дивижн», затем, набычившись, некоторое время рассматривал мандалу, образовавшуюся на обоях под воздействием низких температур и регулярно попадающей влаги. Просветлившись в достаточной степени, он шел в ванную, чтобы подразнить языком идиота, сидящего по ту сторону зеркала.

Обнаружив, что благодаря вышеперечисленным процедурам реальная действительность обращена в бегство и панически отступает, теряя по дороге пушки и обозы с провиантом, художник Бякин сосредоточенно кивал, вынимал из головы шар, мольберт, полное собрание сочинений Льва Толстого, бенгальского тигра, краски, немытые кисти, шестнадцатикилограммовую гирю, клал обратно гирю, тигра, книги и шар, устанавливал посреди комнаты мольберт, распинал на нем холст и начинал творить с большой буквы Т.

У Бякина получалось. Он увлекался, начинал яростно размахивать засохшей кистью, брызги краски разлетались во все стороны и запутывались в его черной всклокоченной бороде. Заинтересованный Ошо залезал к нему на плечо и пытался хоть одним глазком заглянуть в холст — чего выходит. Чаще всего выходили странные, но обаятельные птицы, похожие на женщин, лошадей и скорпионов одновременно. Иногда получались пестрые цветы с глазами на стебельках или сердитые кошки с осиными брюшками. Иногда на холсте возникала Черная Фигура, но таких картин Бякин боялся сам и немедленно уничтожал их после создания при помощи грязного кухонного ножа. Порой выходила Добрая Собака, порой — очередь за спиртосодержащими жидкостями, порой — Вахамудра Как Она Есть. Бякин вообще не слишком интересовался тем, что у него выходит: его больше интересовал сам процесс.

По завершении процесса художник Бякин выходил на балкон и начинал орать без причины на всю улицу. Мерзко было слышать пронзительный, режущий слух ор Бякина. Бякин был очень невоспитанным человеком и ел руками, как какая-нибудь лошадь или свинья, поэтому в доме его очень не любили. И поделом, надо сказать.

Наоравшись, он возвращался в комнату и начинал размышлять об ужине, ибо обеденное время он пропускал за созданием картин. Мысли об ужине приводили его в уныние. Иногда, конечно, за плинтусом находились половина именинного, пирога с разноцветными свечками, или дохлый сверчок, или полтора килограмма говяжьей вырезки, или позавчерашняя газета с оторванной страницей про спорт, но такая удача выпадала на долю художника не всегда. Тогда он варил в маленькой кастрюльке свои старые лыжные ботинки или выбирался через окно на улицу, спускался вниз по водосточной трубе и шел в магазин. Разумеется, никаких денег у него не было, поэтому он просто брал, что ему нравилось, и молча уходил. Иногда его не ловили, чаще — ловили, били смертным боем и отбирали награбленное, но художник только презрительно оттопыривал нижнюю губу и шел в другой магазин. К побоям он был безразличен. Его берегла карма.

А знаете, почему художник лазил через окно, как дурак, вместо того, чтобы спокойно выйти в дверь? Дело в том, что на лестничной площадке его стерегли зомби. Они собирались под дверь к художнику ежедневно, как на партийное собрание. Они скреблись, царапались, выли и стучали в дверь твердыми пальцами, похожими на гнутые ржавые гвозди, пытаясь выманить Бякина из берлоги, но сделать это было не так-то просто.

— Мужик! Выходи, поговорить нада! — по-простому предлагали зомби.

— Меня нет дома, — врал изнутри Бякин.

— Гражданин, — меняли тактику зомби, — вам телеграмма.

— Просуньте ее под дверь, — вежливо отвечал Бякин.

— Мужчина, — теряли терпение зомби, — впустите техника! У вас на кухне утечка газа!

— Одну секундочку, — говорил Бякин. — У меня на кухне лампочка перегорела, я сейчас спичку зажгу, посмотрю.

И он чиркал спичкой, и обманутые в своих лучших ожиданиях зомби ругали его по матери и по бабушке, стараясь ущучить как следует, но художник больше не подавал признаков жизни. Тогда коварные мертвецы начинали просовывать ему под дверь пачки денег в банковских бандеролях, но Бякин терпеливо выпихивал их шваброй обратно на лестничную площадку: деньги были пропитаны трупным ядом.

— Вишь, стервец! — изумлялись зомби бякинской находчивости.

Если бы Бякин вышел к ним за дверь, они с удовольствием начали бы толкать его, щипать, колоть маникюрными ножницами, тыкать соломинками дли коктейлей, пихать выключенными утюгами и умерщвлять всякими другими изуверскими способами. Затем, возможно, они подняли бы его бездыханное тело на руки, отнесли на ближайшую неохраняемую стройку, заварили в двухметровый обрезок ржавой трубы и, раскачав, навсегда утопили в глубоком котловане с мутной водой. Дабы избежать подобной участи, Бякин никогда не выходил за дверь после половины четвертого вечера, когда силы зла начинают властвовать безраздельно.

Поужинав, художник Бякин начинал грустить. Концентрация спирта в его крови стремительно падала, жизнь начинала казаться омерзительной и никчемной, как, собственно, и было на самом деле. Он чувствовал себя маленьким и глупым букашком, который отчего-то пыжится перевернуть кирпич. Бякин не знал, что символизирует собой кирпич, но в точности образа не сомневался. Возможно, это была враждебная реальность, болеющая фиолетовым бешенством? Бякин выходил из себя, грыз стены, цинично мочился в углы комнаты, выводил из прихожей живого верблюда на веревочке, бросал вызов окружающей действительности другими, не менее экзотическими способами, но действительность молчала. Не было ее здесь, и все тут.