Многократор - Художник Её Высочества

Приполз Лузин.

— Всё о'кей караван-баши?

Они стояли около стола, на нём пузатый никелированный чайник, в котором отражались их, будто согнутые в страхе, вытянутые фигурки.

— Подсобка электриков, — прошептал профессор, на цыпочках подошёл к двери и глянул в скважину замка. — Ни-ко-го. Как я вас обажаю!

Степан с Иваром развернули плечи.

— Ну мы все молодцы. Втроём. Царёнок, королёк и королица.

— Точно, — осклабился Лузин, укладывая руками белоснежную, по сравнению с руками, чёлку. Глянув на ладони, добавил. — Негритянка с негритянином и маленький анегрец.

— Хи-хи, — прыснул Копелян. — Грэк с грэчихой и грачёнком.

Нашли резонансную пушку. Ассистент поинтересовался, что дальше? Они её берут и..?

Профессор думал так. Здесь столько оборудования, что устроить небольшую неразбериху несложно. С утра запишет прибор на домонтаж. За завтрашнюю ночь заберут линзу, перекантуют сюда. Сразу производит сейфовое блокирование. А там никто не догадается, что он будет изучать.

Копелян включил компьютер, вогнал диск, собираясь переписать программу настройки пушки. Лузин разбирал крепления. Степану делать нечего, прислонился к перегородке матового стекла и считал про себя:

«Южане за жизнь выделяют сто пятьдесят тонн пота. Это три железнодорожные цистерны. Я за жизнь уже выпотел цистерну, а после знакомства с субретками озорными — еще одну. Осталось допотеть всего цистерну. Не так много.»

Посмотрел на шевеление спин энтузиастов науки, проговорил:

— Сходят владыки с ума, а спины трещат у ахейцев.

— Спина ахейцев — надо полагать, степанова спина, — обернулся Лузин.

Декламатор пропустив реплику мимо ушей, продолжил:

— Яростный гнев, произвол, злодеянья, раздорр, веррроломство!

Профессор тоже проявил знание Горация и закончил почти по-гречески:

— Маного творится грэхов и внутри, и внэ стэн Илионских.

Посмеялись, замолчали, работали.

«Хобби у меня не резные иконостасы. Хобби у меня секретные лабо…»

— Бози тха! Анчорни! — зарычал Копелян.

Лузин повернулся, часто моргая. Степан вздёрнулся. Профессор приказал быстро убираться.

Ассистент взорвался: что за тон, к чему общейство дрейфить?

— В программе овчарка. Вот где западня была, дра мере! Уходите! Быстрей! — накидывая художнику на шею лямку сумки и толкая в поясницу. — Мэк хэмарэ харэ кэгеци посэ иск ми кани хелок чен кара ани!{ (арм.) один дурак бросит камень в яму, несколько умных не могут вытащить.}.

Степан рявкнув: «Вассер! Буксы горят!», чухнул по проходу. Бежали, но руководитель явно приотставал. А когда заскочили в подсобку, профессор приказал:

— Кожух на мэсто и умрите! — захлопнул дверь, оставшись на той стороне.

В последнее мгновенье Степан заметил за матовым стеклом метнувшиеся тени с зонтиками и движение профессора в сторону от двери. Он отвлекал.

Счет шел на секунды. Затолкались в трубу, притянув кожух на место, замерли, прислушиваясь. Стон двери, кто-то заглянул в подсобку. Снова стон. Их не заметили.

— Враги заавтоматили. Не зонтики это были, а автоматы, печёна мать!

Лузин впереди урчит:

— Варвары владеют этими посевами. Ёб… понские…

Первым — сто дорог, последним — одна. Хорошо хоть одна единственная осталась проигравшимся вчистую.

Степан снова взялся за стишки:

— На мягкой кровати лежу я один, в соседней палате кричит армянин.

Спустились к Москве-реке, умылись, сели на ступенях, тягостно обдумывая одно и то же.

— Что-ж… Я домой. Жена потеряла. А ты?

— А что я? — сжав кулаки до твердости лесного ореха, сблажил художник. — Я как все. День пропал не зря. Еле-еле Елизар едет-едет на базар. Но с базара, но с базара не догонишь Елизара. А нитку выкидываем, к свиньям собачьим!

В Воробьевском лесу враз заорали первые утренние птицы.

И пьяные звезды на небе не могли проморгаться.

— Не играйтесь сосудом египетским! Покакуньки в нём, простите уж.

На подоконнике — пивные бутылки, употреблённые за день, прошедший с момента, когда профессор бодро вскричал: «Драпайте!». Уговаривал себя: «Не так всё плохо. Копеляна обкатают и выпустят. Подумаешь, дела: задумался в отхожем месте, да вышел через шесть часов поиграть на компьютере в «Тетрис». Рассеянный же с улицы Басеянной. До Лузина не доберутся. Происки органов отобьем: морду тяпкой, техничкам работам. Но на душе всё равно гнусно. Саданул пивка.

— Прогрызла как-то ночью мышь дыру в корзине и тут же угодила в пасть змее, которая лежала там, кольцом свернувшись, голодная и без надежды на жизнь, — пустую бутылку к подружкам, выдрал из картонки новую. — Наевшись, ожила змея и выползла на волю через дыру, проделанную мышью. Видите?! — с бутылкой обращаясь к бордельно пошумливающему внизу городу. — Судьба сама хлопочет, о том, чтоб нас сломить или возвысить. Водки!

Сбегал в мастерскую, нашёл бутылку, выключил раздражающий свет, снова на балкон. Выпив водки, окончательно утвердился в понимании того, что его терзало. Сколько усилий, азарта, а дело-то просрали. Степан считал, что он написал за свою жизнь три шедевра. И ясно представлял себе, что то, за что ломались учёные, верно, было таким же шедевром, пусть в заумной для него сфере. Жалко интеллектуальный продукт.

Что-то у водки сегодня КПД низкое. Принёс столовую ложку, свечу, спички. Следующий экзерсис. Зажег фитиль, накапал на перила парафиновую слезу, поставил в неё пяткой свечку. Наливал в ложку водку, подогревал до кипения и, обжигаясь, выпивал раз за разом.

Во, совсем другая шибанутость, Коофицент Пьянящего Действия, повысился. Встав в стойку, сделал по Москве мощный удар. Столица ответила милицейским воем у смотровой площадки.

— Не нравится, гоа? Не будем мы играть в дэми-жё. На тебе! Цукими — любование луной. Тебе тоже на! — луне по скуле, где итак вылезли обширные синяки. — Юкими — любование снегом. Уссусь, но не покорюсь!

Кажется, отпускало. Чего хотел — того добился. Настроение вроде ничего: розово-прыщавое.

— Люблю я вас, мегаломаны, идеалисты армянские, хи-хи-хи. Инженю!

Влепив прощальную оплеуху, замер, глаза навыкате, хоть иголкой прокалывай.

— Ослоумие! Бедная мать, обосранные дети. Мизерабель!

Вспомнился ему неожиданно суд над гусем. Лес, студенты, адвокат, общественный обвинитель, окосевшие присяжные, вердикт: Виновен! Приговорить к отсечению головы с последующим увариванием. Девушки, погуляйте пока. Палачу стакан водки. Извиняй, гусик. Се ля ви. Какие мы жестокие, русские! Наливай. Закусывай.

Куда себя приделать — непонятно. Пьяно, веселовато, уныло и устал. Винегрет. Затанцевал, виляя попкой.