Владимир Заяц - Тяжелые тени

Глава послал с нарочным запрос в соответствующее учреждение. Нарочный не вернулся. Вместо этого во двор института на большой скорости ворвались две машины: скорая психиатрическая помощь и полицейская машина. Обе с мигалками.

Не прошло и пяти минут, как перед толпящимися во дворе сотрудниками предстала невероятная картина: на пороге появился Глава.

Ах, как переменчивы судьбы человеческие! Еще недавно одним взглядом своим Глава повергал подчиненных в трепет. Теперь же вид его был поистине жалок. Он был одет в странную рубаху с очень длинными рукавами, завязанными на спине. Лицо его полыхало от справедливого гнева. Он дергал плечами, пытаясь освободиться, и громыхал угрозами.

Главу сопровождало три санитара. Два - по бокам, один - сзади. Задний чертыхался и зажимал прокушенную руку.

Глава вскинул голову и сверкнул огненным взглядом на сотрудников.

- Что, слетелись, стервятники?! - вскричал он, пытаясь высвободить руки. - Их почему не вяжете? Почему не забираете их? Сотруднички дорогие, вы же все со мной согласились! Почему теперь молчите? А?!

Ответа не последовало.

Последние события окончательно убедили в правильности поговорки, утверждающей, что молчание - золото.

Не дождавшись ответа, Глава метнул из глаз лазерные пучки повышенной мощности и ясным и понятным языком выдвинул ряд постулатов, касающихся родственников присутствующих - в особенности по материнской линии.

Сотрудники склонили головы, не желая, чтобы Глава института запомнил кого-либо из них в лицо. Ситуация еще не вполне определилась, концовка могла получиться совершенно неожиданной. Не исключалось, что шеф мог вернуться. Ему было бы не очень приятно держать у себя на работе свидетелей своего позора.

Все это внешне очень напоминало сцену из монастырской жизни, когда преподобный отец-настоятель наставляет на путь истинный братию. А братия, склонив головы, отягощенные мыслями о мирских соблазнах, смиренно кается.

Впрочем, сцена продолжалась недолго. Санитар, находящийся сзади, посоветовал подопечному "заткнуться" и без всякого почтения грубо толкнул его в спину. Глава, чтобы не упасть, зачастил по ступенькам вниз.

Машина с бывшим Главой уехала. Внимание присутствующих переключилось на иное: обогнув торец здания, со стороны злосчастного подвала двое полицейских вели под руки А-Линя-доду. Несчастный физиолог был бледен и едва переставлял ноги - из-за пребывания в ледяном подвале они плохо повиновались ему.

Сотрудники его сектора бросились навстречу шефу. Их голоса слились в нестройный хор радостного умиления и сочувствия.

А-Линь-доду не реагировал на выражение теплых чувств. Немигающим взглядом он смотрел куда-то вдаль, и лицо его не выражало ничего.

А в сотрудниках клокотали и рвались наружу добрые чувства. Каждый старался перекричать каждого. Каждый хотел сказать нечто особенное, превзойти в подхалимаже соседа. Надо было стараться, чтобы затушевать случившееся маленькое недоразумение.

Наконец-то все прояснилось! Все стало понятнее понятного; все стало яснее ясного: А-Линь-доду имеет где-то руку подлиннее, а блат покрепче, чем бывший Глава. На их глазах один БЛАТ победил другой блат. Вот единственный вывод, который был вынесен из случившегося сотрудниками института.

Радостно приняла А-Линя в свое лоно и семья.

Несколько дней А-Линь-доду никак не мог придти в себя после психического шока. Был бледен, молчалив, на вопросы отвечал односложно и вздрагивал от малейшего шороха.

Постепенно, благодаря самоотверженным усилиям преданной жены, А-Линь-доду стал вести себя почти по-прежнему: улыбался, интересовался спортом и политикой. Аппетит у него восстановился полностью. Вот только к мясной пище возникло стойкое отвращение.

После случившегося А-Линь-доду никогда не выступает на собраниях по собственной инициативе. Но если ему предложат, покорно встает и говорит исключительно правильные и никому не обидные слова. И все это с такой мукой в глазах, что предложившему его кандидатуру становится очень совестно.

О бывшем Главе института... Ходят слухи, что его уже выпустили из психиатрической больницы. Диагноз шизофрении не подтвердился. Теперь он глава другого института.

Но почему так мало сказано о Миль-се? Эта изумительная женщина заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.

Во время самых тяжких испытаний она проявила себя с самой лучшей стороны. Она не впала в уныние, не плакала, не билась в истерике. Миль-са действовала! Она обошла всех знакомых, хоть немного продвинувшихся по служебной лестнице, и убеждала их помочь А-Линю. Не напрасно говорят, что муж и жена похожи друг на друга. То ли с самого начала духовно близких людей взаимно притягивает, то ли с кем поведешься...

Самых лучших слов, самой высокой похвалы заслуживает эта обаятельней тая женщина. Она показала себя настоящим человеком в час нелегких испытаний. А ведь именно в них познается истинная суть человека.

И не ее вина, что избавление пришло как бы само собой, без ее помощи. Она изо всех сил радела о муже, о семье.

Но самое приятное, что вызвало патриотическую щекотку в сердцах знакомых, это то, что Миль-са не роптала на власть предержащую. Она говорила о случайности, жаловалась на чудовищное совпадение обстоятельств. Но никто никогда не слыхал от нее жалобы на святые для каждого фирболжца государственные установления.

Святая женщина была Миль-са. Образец матери и гражданина.

Освобождение мужа стало для нее праздником. Первые несколько дней она страшно волновалась за супруга. А-Линь-доду после пережитого почти ничего не ел и только пил изготовленный Миль-сой кисловатый морсик. И все ходил, ходил по комнатам - молчаливый, напряженный, вздрагивающий от любого звука. Если звонили в дверь, А-Линь-доду убегал в дальнюю комнату и кричал оттуда срывающимся голосом:

- Миль-са! Кто там? Посмотри сначала в глазок! Не смей открывать сразу!

Добрая женщина не обижалась, и только лицо ее выражало затаенную печаль. Сама-то она была твердо убеждена, что человеку с чистой совестью бояться нечего.

Первые дни А-Линь-доду, перебивая сам себя нервными смешками, все пытался выложить Миль-се то, что было им передумано и перечувствовано в полутемном подвале.

Он говорил о тупости, коррупции, беспринципности, эгоизме и примитивной животной боязни за свою шкуру подавляющей массы сотрудников. Он обвинял, он провозглашал, он предавал анафеме. И при этом весьма оживленно и неуклюже жестикулировал.

Миль-са смотрела мимо супруга на посудный шкаф, и ей казалось, что там чего-то недостает. Вроде бы все на месте, а кажется - чего-то не хватает. И это все больше раздражало ее. Сбоку должна была стоять шоркавница из светящейся синей глины; та самая, которую прислал из Антупии сынок, когда ему досрочно присвоили очередное звание после успешного разгрома бандитского отряда. Слева - звонкая полупрозрачная синтельница с пятью чашами из очень редкого нитиния. По вине А-Линя одна чаша разбилась. Этот неосторожный А-Линь! Этот беспокойный А-Линь! Никак нельзя рассмотреть, что в шкафу за его спиной. Зачем он так машет руками?! Обличитель!