Ольга Онойко - Доминирующая раса

И после такого Кесума не может умереть в больнице или доме престарелых. Лучше однажды лечь и уснуть где-нибудь в джунглях. Потерять сознание в «крысе» и разбиться.

Я ей позавидовала. Я-то точно не умру старой. А хочется.

— Ну как? — спросила она наконец. — Готова? Давай направление, оставим здесь. Ну их, бумажки. Потом всё подпишем, напишем, распечатаем в экземплярах и выкинем. А сейчас лучше пойдём искать мастера. Он один. Игорь, второй, на Урал к родне улетел… а Дитрих в орхидеях.

Мы действительно нашли его в орхидеях.

У побережья, подступая к самой солёной воде, тянулись к небу исполинские деревья с зеленоватой корой. Или не деревья. С тем же успехом они могли быть чем-то вроде гигантских хвощей. Подлеска почти не было, но по стволам вились в невероятном множестве и разнообразии цветущие лианы. Замысловатые, словно нарочно придуманные, яркие соцветия. Чудесное место.

За стволами шумел прибой.

Здесь нет купальщиков, поэтому нуктам разрешают плавать в море. Им это очень нравится. Оград нет — малыши всё равно не уйдут от матерей, а самки существа разумные. Кесума дружески сжала мою ладонь, шёпотом пожелала удачи и отправилась обратной дорогой.

Он вышел мне навстречу из-под ветвей, ниспадающих до земли. Я узнала сразу. Не узнать невозможно.

Мастер.

Всеобъемлющее спокойствие. Душевная гармония, глубокая и полная скрытой мощи. Нота флейты, полнозвучный органный аккорд, луч сквозь листву. Океан. Удивительная добрая безмятежность. Она не только наполняет самого мастера, но и передаётся другим. Это дар. Дар умиротворения.

На свете всего пять-семь человек мастеров.

Я улыбнулась ему. Он выглядел моим ровесником, а значит, был лет на десять старше. Крепкий мужчина выше среднего роста. Загорелый. Волосы и глаза у него были совершенно одинакового оттенка, тёмно-коричневые. Густая шевелюра до плеч и по нескольку браслетов на каждом запястье. У плеча браслет. Всё — из стальных цепей, но в сочетании с драной солдатской майкой и штанами, замызганными до самого ремня, всё равно выглядело забавно.

— Янина.

Он ответил на мою улыбку. Подошёл ближе.

— Дитрих.

Крепкая мозолистая ладонь. Он курит. Зубы желтоватые, майка пропахла крепким табаком и мужским потом.

И вдруг за его спиной из кустов с писком вынесся лихой малыш. Не больше метра в длину, вместе с хвостом. Прыжок, другой, — он летел прямо в спину Дитриху, и я вздрогнула. Маленький нукта не сообразит полностью втянуть коготки. Сейчас он играючи вцепится мастеру в плечи, и тот получит удар десятка скальпелей…

Дитрих двигался так же неторопливо, как прежде. Он закинул руки через голову, чуть отклонился назад и поймал верещащее дитя за запястья.

— Ух ты! — сказали мы в один голос. Малыш восторженно взвизгнул и повис у Дитриха на плече, быстро-быстро дыша.

— Месяц назад вылупились, — сказал мастер счастливо. — Носятся как наскипидаренные, день и ночь. Спать невозможно. У нас тут врач-ксенолог, Анжела, так позавчера один пролез в форточку и уснул у неё на подушке. Она проснулась и решила, что ей кто-то клея в постель налил. Розыгрыш. Поворачивается, а там вот такое.

Я улыбнулась. Дитрих стащил нуктенка с плеча и сунул мне. Мурашки побежали по коже. Это, конечно, не человеческий младенец, его и уронить можно, но таких крох я никогда не видела вблизи. Я присела на корточки, держа дитё на коленях, и стала щекотать под щёчками и под грудкой. Он глубоко вздохнул, замер и вдруг начал урчать — громко, как моторчик.

И разумеется, тут же меня обслюнявил.

— Ну, здравствуйте, — сказал Дитрих укоризненно, хотя я смеялась. — Всё. Вали давай к маме, слюнявый. Развёл тут, понимаешь, сырость… Идёмте, Янина. Позволите на «ты»?

— Все мы друг с другом на «ты». Разве нет?

Он поднял бровь.

— А вдруг на Земле теперь другой протокол?

Я вспомнила про Землю и тамошние поветрия. Слова Дитриха, конечно, шутка, но грустная.

— Я прилетела с Фронтира.

— Знаю.

И я ощутила внезапно, как работает дар мастера. На себе. Мне стало удивительно спокойно. Даже когда мы с Лимар лежали на синем пляже необитаемой Терры-8, а Аджи с Кингом гонялись за рыбами в тёплой прозрачной воде, мне не было настолько хорошо. Дитрих смотрел на меня, улыбаясь одними глазами.

Это не призовой самец.

Это настоящий мужчина.

— Замечательные ребята, — вдруг сказал он. — Дети Нитокрис. Она очень хорошая женщина. По правилам я не должен говорить тебе, сколько их, но если хочешь, скажу.

— Не надо, — я немного смутилась. — А… много?

— Хватает, — Дитрих подмигнул. — Им уже два года и два с половиной месяца. Мозговитые парни, аж страшно становится. Силищи — немереной.

Я знаю, мастер Дитрих. Плохих не бывает.

— Как ты себя чувствуешь?

Я ответила не сразу. Прислушалась. Прикрыла глаза.

— Всё в порядке.

Он взял меня за плечи и развернул боком к себе. Я посмотрела ему в лицо. Чистые белки глаз, европейские черты смуглого от загара лица. Умиротворение силы. Мастер.

— Вдоль берега до скал. И вдоль скал от берега. Удачи.

— Спасибо.

— Не благодари рано.

— …ненавижу операторш. А за что их любить? Нет, ты представь: взвод десантуры, все нормальные, здоровые мужики. Друг на друга не полезут. А война ведь дело такое, кровь кипит, всё остальное тоже кипит. Знаешь, как после боя бабу хочется? Особенно после победы? Тут дрочка не помогает, тут бабу надо, живую, тёплую. Мне один умник объяснял, говорит, в генах программа есть — самец-победитель должен обязательно щенков наплодить. Вот эта программа и бродит, аж на части рвёт. А до станции световые годы. Да и там шлюхи такие, что с души воротит, совать суёшь, а морду отворачиваешь. И вот представь, рядом с тобой — девка. Красивая! Добро б мымра какая была, хоть не так обидно, а то ведь молодая, сочная. Всё при ней. И её не то что пощупать, даже слово сказать нельзя! Потому как с ней рядом такая тварь, которая весь взвод может в две секунды не только прирезать, но и умять. Бережёт хозяйку день и ночь. А без них двоих никак нельзя. Откажешься от экстрим-оператора в отряде, считай, тебя ррит уже на запонки пустили. Вот и терпишь, зубами скрежещешь…

Я прошла по узкой ленте белого пляжа. Шелестел лес, волны откатывались и набегали. Жёлтое солнце сверкало в небе, лазурном, словно морская даль. Я на Земле-2. Здесь хорошо, красиво и тихо. Я понимаю, почему Кесума здесь поселилась. На Древней Земле хватает красот, но там везде человек. Даже там, где его нет. Человек в воздухе, в воде, в почве. Плоды его рук, напряжение его разума, извергнутая им ядовитая грязь. Давным-давно опасные производства остановлены, немалые суммы каждый год идут на очистку биосферы, но следа уже не стереть.