Андрей Столяров - Я - Мышиный король

И Абракадабр, присевший на задние лапы, предупреждающе тявкнул.

- Прежде всего, здравствуйте! - сказал Директор.

А когда мы резко затормозили, чуть было не врезавшись в гербовые пуговицы мундира, и в свою очередь, тоже, отступив на шаг, быстро и невнятно поздоровались, едва удерживая дыхание, то он несколько приосанился и поднял выше лба строгий указательный палец:

- Я надеюсь, что вы осознаете всю важность наступившего в нашем обществе нового исторического этапа?

- Осознаем! - бодро сказали мы с Карлом.

- А, надеюсь, вы понимаете, что этот новый этап требует от нас нового общественного мышления?

- Понимаем, - сказали мы с Карлом.

- И, наверное, вы уже определили свои задачи в построении и совершенствовании порядка, который приведет нас к эпохе всеобщего процветания?

- Еще вчера! - сказали мы с Карлом.

А Абракадабр снова тявкнул.

Тогда Директор опустил палец и немного выпятил грудь как будто находясь на трибуне.

- Я очень рад, что мои ученики ощущают свою ответственность перед обществом. Значит, я не зря пробуждал в вас чувство гражданского долга. Идите, и приложите все свои силы для выполнения этих благородных намерений.

После чего он прошел между Карлом и мной и с шизофренической важностью начал подниматься по лестнице - отдуваясь и неся на нетвердых ногах деревянную спину.

Выделялись две пуговицы, пришитые к фалдам мундира. А лампасы на брюках синели бархатистой отпаренностью.

И повиливал обрубок хвоста у степенного Абракадабра.

- Придурок школьный! - довольно-таки внятно сказал Карл.

Я был с ним абсолютно согласен.

Директор задержал нас не более, чем на полминуты, но как раз этих несчастных, задрипанных тридцати секунд нам теперь катастрофически не хватало. Потому что когда мы, наконец, выскочили из проклятого вестибюля и, не разбирая, где грязь, а где доски, кое-как положенные между кочками, будто сумасшедшие, сломя голову ринулись к спасительным чугунным воротам, перекошенные створки которых увязли в липкой земле, то, еще не пробежав и половины необходимого расстояния, убедились, что у створок уже, как бдительная охрана, находятся и Косташ, и Мымра и Радикулит, а, немедленно оглянувшись, увидели щекастого дона Педро - будто каланча, надвигающегося на нас от школы.

До чего противная, глупая и самодовольная была у него рожа, расползающаяся в ухмылке.

Меня прямо-таки всего передернуло.

А дон Педро, заметив мою слабину, замычал, точно буйвол, и, кажется, расплылся еще сильнее.

- Кранты! - крикнул он, молотя воздух громадными, обросшими мясом ручищами. - Все, ребята, ложись на землю и проси пощады!..

Нам, по-видимому, только это и оставалось.

Карл, во всяком случае, уже получил удар по скуле и теперь быстро пятился, прикрываясь от Косташа выставленными вперед кулаками, а Бамбина и Радикулит заходили к нему со спины, намереваясь, по-видимому, как следует врезать. Причем, ладони у Радикулита были, наверное заранее, обмотаны тряпками, а Бамбина подбрасывал в правой руке довольно объемистый гладкий камень.

Вероятно, в противовес той цепочке, которой размахивал Карл.

И вдобавок рябая хитрая Мымра, растопырившись, как каракатица, выползшая на сушу, осторожно подманивала меня обрубками жирных пальцев:

- Ну, иди сюда, иди, мой козленочек ... Что ты задумался?..

Драться она умела ничуть не хуже Радикулита.

Но не Мымра представляла для меня первоочередную опасность.

Первоочередную опасность представлял надвигающийся, как бульдозер, дон Педро.

Кулачища его вращались уже в непосредственной близости от меня, а квадратные редкие зубы выдвинулись вперед вместе с челюстью:

- Иди сюда, мой козленочек!..

Изловчившись, я ударил его рукой, в которой был зажат мокрый кусок железа, но с таким же успехом можно было ударить кирпичную стенку: плотное, из широких костей туловище дона Педро даже не покачнулось, он лишь заулыбался еше сильнее, как будто обрадовавшись, и - немедленно, точно фугасная бомба попала мне в голову: вспыхнуло пламя боли, и я отлетел, наверное, метров на полтораста.

Черная, пропитанная водой земля оказалась вдруг у самого носа.

- Держись! - крикнул мне Карл.

Но держаться я был просто не в состоянии. Голова у меня гудела, как вдаренный колокол, а в локтях и в коленях ощущалась безнадежная слабость.

Я едва сумел выпростаться из липкой грязи.

Между тем, дон Педро медленно надвигался.

И вот в этот момент, когда казалось, что все уже кончено, что спасения нет и что нас сейчас отметелят, как жалких цуциков, я вдруг увидел нечто бронзовое, сверкающее, непомерной громадой поднявшееся за спиною у Косташа, и уже в следующее мгновение услышал пронзительный крик отпрянувшего в сторону Радикулита:

- Атас, ребята!..

Мощная, закованная в латы фигура вырастала над нами.

Ярко горели наплечники и блистал ятаган, вращающийся над головой.

А с литого, немного выпуклого панциря на груди, словно глаз божества, багровело петушиное око.

И позвякивала массивная цепь, перекрученная на манер аксельбанта.

- Хэрр!..

Видимо, этот был тот самый, лыка не вяжущий сарацин, что еще минут пятнадцать назад чуть ли не на четвереньках ползал по территории школы. Видимо, драка его возбудила, и он решил померяться силами.

На ногах он держался, в общем, довольно уверенно.

- Хэрр!.. Хэрр!.. Хэрр!..

- Ребята, сматываемся!..

Нас разбрызгало во все стороны, как воробьиную стаю.

Лично я, например, обнаружил, что наяриваю, как помешанный, посередине проезжей части, отвисающий тяжелый портфель хлопает меня по ногам, а лицо заливает пот, словно я только что выскочил из парилки, слева от меня, вывешивая язык, несется обезумевший Карл, а в другой конце улицы, действительно, как воробьи, улепетывает, сверкая подошвами, команда Косташа. Причем, самым последним, конечно, бежит дон Педро, и массивные трехпудовые сапоги его бухают по мостовой, точно каменные.

Даже сарацин, уже несколько отстающий, но упорно размахивающий над головой кривым ятаганом, производил, по-моему, меньше шума.

Этакое слоновое: бум!.. бум!.. бум!..

В общем, хорошо, что нас таким образом раскидало.

Мы влетели во двор, соединяющийся с двумя другими помоечным узким проходом и, попетляв для верности между сараями, где хранились в поленницах оставшиеся после зимы дрова, не сговариваясь, затормозили у коробки полуразрушенного гаража, крепкая бетонная стенка которого отгораживала нас и от двора и от улицы.

Карл сейчас же привалился к ее неровной поверхности и, держась обеими перепачканными руками за грудь, шумно выдохнул, по-моему, даже синея от ненависти: