Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

— Он видел каких-то львов, — сказал я спокойнее, соображая, как извлечь побольше информации, но в моем мозгу скопилось такое множество вопросов, что я никак не мог распределить их по важности.

— Место, где вы приземлились, — заповедник.

— Но раз в архиве... значит, там должен быть и этот наш разговор, потому что я...

Они не успели подтвердить, что читали даже вот эти мои воспоминания, как я онемел еще на несколько драгоценных секунд от чудовищного прозрения: сейчас разыгрывается сцена, которая уже состоялась, и все, что я говорю, уже давно лежит где-то в архиве. Это смешение времен может свести с ума даже такого человека, как я. Хорошо, что для того, чтобы сойти с ума, нужно время.

— Крейтон погиб?

— Он остался по собственному желанию. Жив, здоров.

Я выругался — как ругались за много лет до этого.

— Пусть катится к черту, так ему и скажите!

— Четыре минуты!

— И вас к черту! — заорал я, но тут же опомнился. — Раз у вас есть трансляторы, и наверное лучше наших, почему не пришлете нам людей, почему обрекаете нас на погибель...

В голосе впервые появилось тепло, которое быстро улетучилось, растворилось в смешке.

— Вы нам не интересны. Ведь вы оставили нам полную документацию о своем времени. Кроме того, не хочется лишать хлеба ваших ясновидцев и астрологов.

— Но зачем... — вопросы хлынули из меня лавиной. — Что вы посовет... Ведь все равно открытие нельзя закрыть, будем продол... А как вы используете... или вы только разыгрываете меня... Откройте свое лицо, я хочу вас видеть!

Чтобы сэкономить время, я говорил скоропалительно, не договаривая слов. А ответ был все так же краток и неумолим:

— Каждый наш совет был бы вмешательством. Вы сами решите, что вам делать с транслятором.

Я вслушался в голос — голос как голос, сто лет не так уж много, чтобы появились заметные отличия в выговоре.

— Вы, наверное, уже знаете...

— Знаем. Не теряйте времени, Иванов!

— Хочу поговорить с Крейтоном! — я нашел возможность найти подтверждение истинности этого абсурдного разговора.

— Это будет стоить вам еще десяти лет.

— Он не хочет вернуться?

— Это уже невозможно. Он прибыл бы к вам рассыпавшимся скелетом.

Я в душе помирился с Крейтоном, — значит, опомнился, — и мой мозг воспользовался возможностью схитрить:

— Что же отражается на субъективном времени, пребывание в будущем или возвращение? Каково соотношение?

Но перехитрить мне никого не удалось:

— Это вы откроете сами.

Теряя последние силы, я прохрипел:

— Неужели вы так ничего и не скажете, что я мог бы передать...

— Не делайте глупостей, мы страдаем от них больше вас самих.

— Вы очень любезны! — я задыхался от внезапно накатившей злобы. — Благодарю за сердечную...

Меня равнодушно прервали:

— Не сердитесь за правду, Иванов, вам при вашей профессии это не подходит. Перебрасываем вас на старт. Следуйте командам автомата!

Даже «прощай!» не сказали! Какая-то сила понесла меня вверх, налево, направо, вытряхнула из гроба. Перед глазами запрыгали какие-то огоньки, по-моему, просто от злобы и от качки после долгой неподвижности. Послышался другой голос. Его металлический тембр напоминал резонирующий звон автоматов, которые командуют стартами и у нас. Я подчинялся ему тоже автоматически, по долголетнему навыку. Да и к чему теперь внимание? Раз воспоминания мои уже написаны, значит, я вернусь живым. А если бы я остался?

Но этот вопрос я задал себе позже. Он вообще не существовал во мне, даже тогда, когда я заорал, что хочу остаться. И не только из-за грубого обращения — со мной держались так, что всякое желание остаться гасло. Я — не Крейтон, легкомысленный сопляк, ради которого я за каждый свой вопрос заплатил двумя годами жизни. И за каждый ответ, который, в сущности, никаким ответом не был, потому что мы это знаем и без них!

Впрочем, разве не так было всегда, когда мы обращались к будущему с вопросами, забывая, что будущее — не что иное, как продолжение самих нас?

Обратный путь показался мне короче. Наверное, потому, что трансляторы у них усовершенствованы, а может, просто я забыл считать в уме, поглощенный вопросами, которые по-дурацки продолжал задавать голосу из будущего, и прозрениями, пестро туманными, как стены допплерова туннеля. Куда же все-таки летают трансляторами наши нелюбезные правнуки? Раз у них такие принципы, они не шляются во времени по Земле. Значит, следует искать туннель во времени-пространстве! И тогда, наконец, можно будет выйти за пределы Солнечной системы, быстро и надежно добраться до других звезд по гораздо более пестрому и веселому туннелю через это чертово время-пространство...

Моя злость быстро улеглась, и на обратном пути меня занимали эти мысли. А когда я вернулся внезапно одряхлевшим стариком, — я еще в полете почувствовал, как дряхлею и покрываюсь морщинами после каждого своего вопроса и каждого вывода, — я «мудро» поведал их тем, кто послал меня с завязанными глазами на десятиминутное пребывание в следующий век. Помимо всего прочего, оказалось, что я не открыл ничего нового: теоретические разработки, как положено, давно уже шли параллельно. Через пять лет на Марсе собирались построить дублирующий полигон для возвращения, чтобы продолжать эксперименты в Космосе.

Я, конечно, впал в ярость и ругался, насколько хватало сил. Мне же напомнили, что каждое революционное открытие неизбежно проходит период закономерных плутаний, пока не найдет себе настоящего применения, что надо проверять его по всем направлениям, чтобы раскрыть все возможности. Это банальная истина, и мы, испытатели, очень хорошо ее знаем, потому что вывозим ее блеск на своем горбу. Но когда заплатишь за нее двадцатью годами жизни, она перестает быть банальной. В ее свете твой подвиг становится двусмысленным, как бы там тебя ни возвеличивали за то, что ты доказал человечеству.

В сущности, я продолжаю страдать не только из-за потерянных лет. Мой доклад приняли с доверием, хотя в моей записывающей аппаратуре не сохранилось ни звука, ни образа. Казалось, все было стерто мощным магнитным полем. Все мои сведения они оценили как логичные и разумные. Но я все больше теряю уверенность, что этот разговор действительно состоялся. Наверное, из-за отсутствия каких бы то ни было зрительных воспоминаний мне все явственней кажется, что я летел по какому-то замкнутому кругу через время-пространство, что разговор с голосом будущего состоялся только в моем сбитом с толку деформацией времени мозгу. Потому что именно замкнутый круг заставляет задавать бессмысленные вопросы, чтобы получать бесплодные ответы.