Кобо Абэ - Четвертый ледниковый период

— В таком случае это известно тебе, — сказал я, обращаясь к Ёрики.

— Мне? Что вы, что вы!

Ёрики преувеличенно высоко поднял брови и потряс головой, но я заметил, что лицо его при этом оставалось спокойным.

— Странно, однако, — сказал я. — Как же ты сумел получить для меня разрешение?

— Разумеется, через меня, — произнес господин Ямамото, открывая в улыбке длинные редкие зубы. Кажется, ему нравилось, что беседа становится такой оживленной. — Откуда человеку со стороны знать то, чего не знаю даже я, лицо как-никак ответственное? Просто мне известно, к кому надо обратиться, и, следовательно, испросить для вас разрешение было вполне в моих возможностях.

— Понимаю…

Среди моих карт была одна, которая интуитивно казалась мне козырной, и я неторопливо, упиваясь собственным волнением, выложил ее на стол:

— Значит, когда Ёрики-кун впервые узнал о существовании этой лаборатории, он тоже должен был получить разрешение на осмотр через третье лицо… Иначе у вас не сходятся концы с концами…

Ёрики открыл было рот, но господин Ямамото опередил его.

— Совершенно верно, — сказал он. — Давайте, я вам вкратце объясню, в чем тут дело. Пусть это будет нечто вроде памятки для посетителя. Как я уже говорил, работа этой лаборатории засекречена. Тайну ее должен свято хранить всякий человек, кому она известна, независимо от того, сотрудник он или посетитель. Конечно, закона, который это гарантировал бы, не существует. И мы не берем клятвенных подписок с приложением печати. Формально никто ничем не связан. Зато чрезвычайно строг отбор. Мы показываем лабораторию только тем людям, в которых абсолютно уверены. И поэтому нарушений этого обязательства почти не бывает.

— Почти? Значит, все-таки бывают нарушения?

— Ну как вам сказать… Поскольку публике ничего не известно о нашей работе, можно считать, что таких случаев вовсе не было, не так ли? Впрочем, я как-то слыхал краем уха, что один из наших работников, человек грубый и неотесанный, спьяну проболтался. За это он подвергся строгому наказанию.

— Его убили?

— Нет, зачем же… Наука идет вперед. Убивать вовсе не обязательно. Можно лишить человека памяти. Есть и другие методы.

Кажется, мой козырь сыграл. Господин Ямамото был по-прежнему мягок и любезен, но Ёрики, сам того не замечая, барабанил пальцами по краю стола, и ускоренный ритм этого стука свидетельствовал о том, что беседа идет о самом главном.

— А если труп может заговорить, остается только изрезать его на мелкие кусочки, — сказал я.

Господин Ямамото расхохотался, как будто я сказал что-то очень смешное.

— Да уж, — проговорил он, трясясь от смеха, — это действительно было бы неудобно.

— Я, однако, никак в толк не возьму… Если вы здесь так боитесь гласности, то к чему вообще разрешать осмотр? Добро бы еще человек сам настаивал и рвался к вам, но ведь вы сами навязываете этот осмотр, а затем грозите убийством… Это же просто ловушка. Вдобавок, на что годится знание, которым ни с кем нельзя поделиться? Вся ваша затея похожа на издевательство.

— Вы преувеличиваете, сэнсэй, — заговорил Ёрики. — Никто не мешает вам делиться вашими мыслями с единомышленниками…

Господин Ямамото перебил его:

— Совершенно верно, разрешение, как правило, получается через третье лицо. Это делается для того, чтобы расширять круг единомышленников, и нисколько не противоречит требованию сохранения тайны. Слухи, общественное мнение, все эти так называемые голоса публики, лишенные конкретного источника, — это одно. А суждение единомышленника, лица ответственного, — это уже совсем другое.

— Единомышленники, единомышленники… Да в чем, собственно?

— Вот это мы и хотим вам показать. — Господин Ямамото стремительно встал и потер руки. Глаза его в припухших веках весело сузились. — Мне представляется, что вас больше увлечет не фактическая сторона дела, а сама идея. Мы начнем осмотр с камеры выращивания, но прежде мне хотелось бы вкратце познакомить вас с предметом наших исследований, с историей.

— Подождите, — сказал я, подняв руку. — Давайте сначала выясним еще один вопрос. — Я тоже встал, отступил на шаг и медленно опустил руки на стол. — Ёрики-кун… я знаю теперь, почему ты достал мне разрешение. Но я еще не знаю, кто и почему достал разрешение для тебя. Теперь я имею право знать это, не так ли? Ведь все, кто получил разрешение, являются единомышленниками. Так вот, кто и по какой причине выбрал тебя?

Ёрики тоже поднялся, слабо улыбаясь.

— Пожалуйста, — произнес он. — Теперь я могу вам сказать. Только я боюсь, что вы рассердитесь.

— Я не собираюсь сердиться. Я хочу знать правду.

— Справедливое желание, — сказал с придурковатым видом господин Ямамото. — Правда всегда привлекает. И Ёрики-кун освободится от камня на сердце.

— Это была Вада, — произнес Ёрики и облизнул губы.

— Вада?!

— Да, она работала у нас, прежде чем перейти к вам, — объяснил господин Ямамото. — Она была способным ассистентом с ясными и четкими убеждениями, что редко встречается у женщин. Но у нее был один недостаток, который делал ее совершенно непригодной к работе у нас. Она не переносит вида крови. Поэтому она уволилась и перешла к вам. Кстати, поручился за нее перед вами как раз мой брат из госпиталя Центральной страховой компании.

— Да, да, я припоминаю…

Разрозненные звенья цепи вдруг с четким звоном соединились в одно целое. Все очень просто. Это, конечно, не значит, что все сомнения рассеялись и вопросов больше нет. Да, цепь с поразительной ловкостью извлечена из хаоса, но именно эта ловкость наводит на размышления. Совсем скверно то, что я никак не могу разглядеть фигуру самого фокусника. Цепь, однако, меня восхищает. Она великолепно составлена. Совершенно случайные, казалось бы, персонажи расположились вдруг по-иному и обрели ясные и отчетливые роли. Теперь появилась хоть какая-то надежда понять, для чего Ёрики завлек меня сюда. Во всяком случае, появилась возможность какого-то объяснения всему этому. И мое доверие к Ёрики… Впрочем, до доверия еще далеко. Но мне показалось, что я вот-вот стану доверять ему. Я медленно, чтобы было незаметно, перевел дыхание.

24

— Первоначально мы исследовали метаморфоз насекомых. Вы, разумеется, имеете какое-то представление об эмбриологии, Кацуми-сан?

— Нет, считайте меня дилетантом. Я не помню даже, что раньше бывает — гаструла или бластула…

— Прекрасно. В таком случае постараюсь изъясняться попроще. — И господин Ямамото заговорил монотонно, постукивая незажженной сигаретой о край стола. — Разумеется, не метаморфоз насекомых был нашей целью. Задача в самом широком смысле состояла в планомерном преобразовании живых организмов вообще. Кое-чего наука добилась еще до нас. У растений, например, удавалось вдвое увеличить содержание пигментов. С животными обстояло хуже. Дальше экспериментов по улучшению породы дело не пошло. Мы же стремились разрешить эту проблему радикально. Я бы сказал, это был дерзкий замысел оседлать эволюцию, заставить ее двигаться скачками и в нужном нам направлении. Вам, вероятно, известно, что онтогенез есть повторение филогенеза, то есть каждый организм в своем индивидуальном развитии от зародыша проходит все этапы исторического развития вида. Строго говоря, конечно, никакой организм не повторяет форму предка, но он во всех своих проявлениях в известном смысле пропорционален этой форме. И если вмешаться в развитие зародыша, то можно отклонить его от направления, заданного наследственностью, и получить организм совершенно нового вида. До нас были грубые попытки такого вмешательства. Создавались гротескные уродцы вроде двухголовых головастиков или лягушек с пастью ящерицы, но все это было не то. Сломать часы может и младенец, а вот чтобы сконструировать часовой механизм, требуется специальное мастерство. Развитие организма управляется некими гормонами, своего рода противоборствующими стимуляторами. Именно взаимодействие этих элементов и определяет характерные черты данного организма. При необходимости, вероятно, можно было бы выразить это взаимодействие системой интегральных уравнений.