Айзек Азимов - Миры Айзека Азимова. Книга 2

— Держись подальше от всего, что светится ночью.

— Но почему? — мягко спросил Шварц.

— Потому что это запрещено, — был резкий ответ. — Ты правда ничего не знаешь о нашей жизни, Шварц?

Шварц развел руками.

— Откуда же ты взялся? Ты что, чужак?

— Что такое чужак?

Арбин пожал плечами и оставил его в покое.

Но этот вечер стал для Шварца важной вехой. Именно тогда, когда он шел по дороге, то неизвестное, что было в его мозгу, приняло очертания Образа. Так Шварц назвал это явление, которого не мог описать точнее ни тогда, ни потом.

Он был один в сумерках, поглощающих пурпур заката, его ноги бесшумно ступали по упругой дороге. Он никого не видел, ничего не слышал, ничего не осязал.

Нет, не совсем так. Он будто бы коснулся чего-то, но не телом, а мозгом. Это было даже не прикосновение, а ощущение присутствия, похожее на нежную щекотку.

Потом ощущение распалось надвое — на два Образа. И второй — как он вообще мог их различать? — стал громче. Нет, это не то слово. Он стал ощутимей, определенней.

И Шварц понял, что это Арбин. Он знал это за пять минут до того, как услышал шум двухколески, и за десять до того, как увидел Арбина.

Потом это стало происходить с ним все чаще и чаще. До него вдруг дошло, что он всегда знает, когда в пределах ста футов от него находится кто-то из домашних: Арбин, Лоа или Грю, хотя ничто не предупреждало его об этом, хотя он мог с полным основанием полагать, что они далеко. Это чувство трудно было принимать как должное, но оно становилось для Шварца естественным.

Он стал экспериментировать, и оказалось, что он точно знает, где сейчас любой из троих — в любое время. Он их различал — Образы были непохожи. Но ни разу не решился сказать им об этом.

Иногда он спрашивал себя, чей же был тот первый Образ по дороге к сиянию. Это был не Арбин, не Лоа, не Грю. Кто же тогда? А-а, не все ли равно?

Нет, не все равно. Он опять наткнулся на тот же Образ, когда однажды вечером загонял скотину. И спросил Арбина:

— Что это за лесок за Южными холмами?

— А тебе-то что? — буркнул Арбин. — Ну, министерская дача.

— Что, что?

— Не твоего ума это дело. Министерская дача — принадлежит верховному министру.

— А почему эти земли никто не обрабатывает?

— Они не для того существуют, — ответил шокированный Арбин. — Там в старину был большой город. Это священное место, и ходить туда нельзя. Слушай, Шварц, если хочешь остаться цел, не любопытничай да занимайся своим делом.

— Раз место священное, значит там никто не живет?

— Нет, конечно.

— Это точно?

— Точно. И смотри не ходи туда, не то тебе конец.

— Я и не собираюсь.

Шварц ушел, недоумевая и почему-то волнуясь. В том-то лесу и был Образ, четкий Образ, но в нем было что-то не так. Это был неприятельский Образ, угрожающий Образ.

Кто же это? Кто?

И опять Шварц не посмел ни с кем поделиться. Они бы ему не поверили, и ничего хорошего из этого бы не вышло — Шварц знал. Он знал слишком много всего.

А еще он помолодел — не то чтобы физически, хотя подобрал брюшко и стал шире в плечах. Мускулы тоже окрепли, стали упругими, пищеварение улучшилось — все от работы на свежем воздухе. Но главное было не в этом, а в том, что он стал думать по-другому.

В старости человек забывает, как он мыслил в юности: забываются быстрые прыжки мысли, дерзкая молодая интуиция, живость и свежесть восприятия. Человек начинает привыкать к более медленной работе ума, а поскольку это сопровождается накоплением опыта, старики считают себя умнее молодых.

Но Шварц, сохранив свой опыт, с восторгом убедился, что схватывает все на лету, что опережает объяснения Арбина, заранее зная, о чем пойдет речь. И почувствовал себя снова молодым. Никакая физическая крепость не могла бы ему этого дать.

Прошло два месяца, и настал тот знаменательный вечер, когда Шварц и Грю играли в шахматы на лужайке у дома.

Шахматы почему-то не изменились, только фигуры стали называться по-другому. Игра осталась такой же, какой ее помнил Шварц, и это всегда утешало. Хоть в этом его бедная память не подвела.

Грю сказал ему, что есть много разновидностей шахмат. Была игра в четыре руки, где доски всех четырех игроков соприкасались углами, а пятая заполняла центр, выполняя роль ничейной земли. Были трехмерные шахматы, где восемь прозрачных досок помещались одна над другой и каждая фигура ходила в трех измерениях, как раньше в двух, количество фигур и пешек удваивалось, а выигрывал тот, кто одновременно объявлял шах обоим королям противника. Были и другие вариации, например: начальное расположение фигур определяли, бросая кости, некоторые поля считались благоприятными, а другие — нет, вводились новые фигуры с особыми свойствами.

Но сами шахматы, старые и неизменные, были все те же, и Грю со Шварцем сыграли уже пятьдесят партий своего турнира.

Шварц, начиная играть, едва знал, как надо ходить, и проигрывал все первые партии. Потом стал проигрывать реже. Грю ходил теперь медленно и осторожно, в промежутках дымя трубкой так, что в ней оставался один пепел, но все чаще терпел поражение, ворча и бранясь при этом.

В этот раз Грю играл белыми и уже поставил пешку на е4.

— Ходи, — кисло поторопил он Шварца, зубами стиснув мундштук трубки и не сводя глаз с доски.

Начинало смеркаться. Шварц сел на свое место и вздохнул. Играть теперь, когда он мог заранее предсказать все ходы Грю, стало неинтересно. Это выглядело так, будто в черепе у Грю появилось запотевшее окошко. Не говоря уж о том, что сам Шварц тоже инстинктивно чувствовал, как надо вести игру, — одно было связано с другим.

Играли они на «ночной» доске, которая светилась в темноте синими и оранжевыми квадратами. Фигуры из красной глины, днем неказистые, ночью преображались. Одни светились кремовой белизной, холодные и блестящие, будто фарфоровые, другие искрились красными огоньками.

Первые ходы были сделаны быстро. Королевская пешка Шварца выступила навстречу врагу. Грю пошел конем на f3, Шварц — на с6. Белый слон переместился на b5, и шварцевская пешка а7, передвинувшись на одно поле, прогнала его на а4. Шварц перевел своего другого коня на f6.

Светящиеся фигуры скользили по доске будто сами собой, как заколдованные, — пальцев не было видно в темноте.

Шварцу было страшно. Может быть, сейчас выяснится, что он сумасшедший. Но будь что будет — он должен наконец узнать. И он выпалил:

— Где я нахожусь?

Грю взглянул на него, решительно двигая своего коня на с3, и переспросил:

— Чего?

Шварц не знал, как сказать «страна» или «государство», и спросил: