Андрей Жвалевский - Те, которые

Во рту у меня пересохло. Я не смог сказать вообще ничего. Так и сидел молча, пока она не попрощалась и не отключилась.

Я забрался в душ и долго под ним стоял. «Не в этой жизни»… Это просто такое выражение. Обычное. Идиоматическое. Никакого отношения к моим прыжкам по оболочкам оно не имеет.

Надо завтра устроить себе выходной.

Выходной удался на славу. Вот еще одно преимущество молодого, относительно здорового организма – когда он устает, он спит. По десять-двенадцать часов кряду. Даже физиологические позывы не будят это неизношенное, не порченое простатитом тело. А когда и потревожат, можно встать, сходить куда положено и бухнуться в постель не просыпаясь.

Пару раз меня отлавливала в коридоре мама и заставляла сесть за стол. Я с удовольствием насыщался домашней едой (пусть не совсем диетической, зато чертовски вкусной), невнятно благодарил и отправлялся «еще немного поспать».

Окончательно проснулся только к вечеру. Мама накормила меня ужином, который я уплел с аппетитом доброго работника на покосе.

– Как устал мальчик, – довольно ворчала она, – проголодался. Вот только режим зря поломал. Весь день проспал, что будешь ночью делать?

– Спать, мать! – весело срифмовал я. – Пойду немного по улице прогуляюсь – и засну как миленький. Честное пионерское.

Мама смотрела на меня и улыбалась. Наверное, я ей напоминал того маленького сыночка, который приносил из школы пятерки и благодарности за примерное поведение. Напоминал то счастливое время, когда сама она была молода, и муж ее – каменная стена – закрывал семью от всех ветров и напастей.

Набросив летнюю курточку («Лешенька! Простудишься!»), я выскочил на улицу. Май вступил в ту замечательную пору, когда заморозки уже не заставляют ежиться по утрам, а листва уже показалась, молодая и свежая, не покрытая городским чадом и копотью. Я быстрым и бодрым шагом прошелся по улице, дошел до парка и замер, глядя в небо.

В чем прелесть областного центра? И блага цивилизации есть, и небо видно. Настоящее, со звездами. Я любовался рисунком созвездий, словно старыми семейными фотографиями. Говорят, рисунок созвездий с веками изменяется. Наверное. Не знаю. Если и изменяется, то так медленно, что я не успеваю заметить это. Мне кажется, что и сто, и двести, и пятьсот лет назад я точно так же рассматривал эти блестящие узорчики, эту вышивку белым бисером на фиолетовом бархате. От этого легче. Как-то успокаиваешься, понимая, что не один ты такой долгожитель в этом мире. Есть еще, как минимум, звезды.

«Не в этой жизни», – непрошено вползло в мои мысли, но я беззаботно отмахнулся. Обычная идиома, чего она меня так зацепила вчера? К черту несбыточные надежды! Даешь изготовление судьбы своими руками!

Как здорово быть молодым. Оптимизм разлит в теле, его производит каждая клеточка, каждый новенький орган. Жизнь прекрасна, а смерти не существует! Я рассмеялся небу.

– Смеются они, – проскрипел кто-то на грешной земле.

Я опустил глаза. Мимо проходил, опираясь на суковатую клюку, седенький дедушка. На меня он не смотрел и говорил будто бы сам с собой.

– Шалопаи… Ничего еще в жизни не сделали, а туда же! Пожил бы с мое…

От хохота я сложился пополам.

Дедушка, который не годился мне даже в прапрапрапрапраправнуки, ушел, укоризненно стуча палкой об асфальт.

Жизнь была прекрасна.

Дома я выпил ромашкового чаю и – к удивлению и радости мамы – завалился дрыхнуть.

В аудиторию пришел заранее. Никаких плакатов с формулами, конечно, не брал – только несколько страничек с тезисами и цитатами. Мишка явился почти сразу за мной. По его виду сразу было понятно, что – получилось. Мы обменялись короткими кивками, и мой курсовик сунул мне в руку три странички, распечатанные на принтере.

Новое поколение, даже выкладки от руки написать не могут.

Я бежал глазами по строчкам и улыбался. У парня все получилось. Он смог вдохнуть в старые формулы новую жизнь. Пусть это было местами коряво, а местами запутанно, но он сумел придумать новую математику, в которой четкая логика заменена неопределенностью, в которой причина и следствие не всегда идут в однозначном порядке. Математику для информации. Пока не всю, пока он смог решить только одну частную задачу, но все равно это было очень красиво!

Я поразился сам себе. Никогда раньше я не видел в формулах ничего, кроме ненужной зауми… Ну ладно, нужной зауми, но нужной не мне, а высоколобым специалистам, продвинутым счетоводам. И вот нате – улыбаюсь, рассматривая эти закорючки. То ли слишком много математика Мухина во мне уцелело, то ли я увидел за формулами настоящую жизнь…

– Ал Васильевич, – удивленно спросил Миша, – вы что, с похмелья?

Я понял, что руки мои исполняют пляску святого Витта, аж шелест стоит. Положил бумажки на кафедру, ладони сунут в карманы. Пусть там подрожат.

– Спокойно, – ответил я, – это жажда боя. Трепет боевого скакуна перед сражением.

Мишка недоверчиво улыбнулся. Для него это была просто метафора, он никогда не видал скакуна перед сражением. А я видал, так что знал, о чем говорю. Слишком хорошо отдохнул вчера, мне бы сейчас на мечах порубиться…

– Кстати, – сказал я, – сейчас я философам немного мозги попудрю. Хочешь послушать?

– Ага. А как?.. – он кивнул на распечатку.

– Супер! – честно сказал я. – Не думал, что ты справишься.

Миша расцвел. Все-таки жаль, что такой умный мальчик – и без девчонки. Хотя сейчас это мне только на руку. А потом, если все пойдет как надо, у него от девушек отбоя не будет. Правда, сам он к тому времени, возможно, будет совсем не юн.

– Но есть и пожелания, – немного остудил я. – Смотри…

Философы входили в аудиторию один за другим, недовольно косясь на нас с Мишкой. Я, конечно, здоровался с каждым входящим, но тут же возвращался к упрямому студенту. Миша каждую запятую в своих выкладках был готов отстаивать до последней капли крови, выпитой из меня. До начала лекции мне удалось убедить его признать всего полторы ошибки.

Но вообще-то я был Мишке благодарен. Благодаря ему я поднялся на кафедру слегка перегоревшим, без стремления махать мечом и давить соперников.

– Доброе утро! – сказал я с ясной улыбкой. – Большое спасибо, что пришли. Тронут.

Я переводил взгляд с одного слушателя на другого. Немного задержался на глазах Надежды Петровны. Ничего необычного. Стальные смотровые щели. Никакой мистики.

– Для начала прошу понять, – покаянно прижатые к груди руки, – я никого не собираюсь учить или просвещать! Конечно, вы – специалисты, а я – дилетант. Но я тешу себя надеждой, что мои не вполне компетентные рассуждения натолкнут кого-нибудь из вас на свежую идею.