Юрий Никитин - Имаго

Горячая кровь била изнутри в череп с такой силой, что я на какие-то моменты вообще глох. В глазах стало красно от гнева, кулаки сами сжимались до скрипа в суставах. Задели самое святое: наших женщин… За это всех в огонь, под танки…

Как сквозь вату донесся сочувствующий голос:

– Смотри, не лопни. Я тут такого насмотрелся…

– Очерствел?

Он отмахнулся.

– И это тоже. Если бы дело только в юсовцах! А то сами из такого дерьма слеплены… Стараемся угадать, что юсовцы изволят, и делаем всю грязную работу за них… Я вообще не представляю, куда мы катимся. Вся жизнь, все века и тысячелетия все цивилизации строились на том, что создавали Порядок. И ограничивали, ограничивали, ограничивали свободы, ибо полная свобода – полная беда. Но вот люди, убежавшие от цивилизации, обнаружили за океаном пустые земли, заселили их и выстроили общество, где дозволено все, где свобода от всего и для всего… Сформировалась целая общность людей, юсовцев, которые уверены, что им должно быть хорошо!.. Не знаю, не знаю, во что это выльется… В смысле, для нас.

Он рассеянно дожевал последний бутерброд, запил. Мелкий кадык двигался часто, нервно.

– Ты был, – спросил я, – на сожжении книг?

– На площади? Нет. Но догадываюсь, о чем хочешь спросить. Есть ряд вопросов, на которые отвечать не следует вообще. В принципе. Ибо они построены так, что как бы ты ни отвечал, всегда оправдываешься. То есть презумпции невиновности не существует, тебя обвиняют сразу… А вопросы самые обычные: «Вы фашист?» …националист, антисемит и т. д. И вот уже человек, растерявшись, начинает жалко мямлить, что он не фашист, а только за сильную власть, а ты оправдываешься, оправдываешься, а кто оправдывается, изначально проигрывает, ибо если человек оправдывается, то он уж точно виноват…

Я сказал хмуро:

– Вопрос может быть поставлен еще хитрее. К примеру, «Почему вы стали фашистом?» или «Зачем проповедуете фашизм?». То есть, что ты фашист, уже как бы и не обсуждается, с этим все ясно.

Прозвенел звоночек. Вертинский взглянул на часы, охнул, сказал торопливо:

– Закончим позже. У меня прямо сейчас еще одно дело. Я в нем выступаю обвинителем. Подождешь?

Я поморщился.

– Ненавижу эти суды, заседания…

– Это на четверть часа, – заверил он. – Пустячок. Будет слушаться дело о защите чести и достоинства.

Я заинтересовался.

– Ого! Даже не знал, что сейчас могут быть суды по таким вопросам. Даже слов таких давно не слышал.

– Да? – спросил он со странной интонацией. – Тогда останься, послушай. Для тебя кое-что будет внове…

В зале уже было несколько человек, все несколько взвинченные, среди них я с удивлением узнал своего соседа по этажу Пригаршина. Правда, он не с нашей стороны лифта, а с противоположной, там такие же четыре квартиры, две из которых занимает Рэнд, чемпион по спитфлаю, третью – Шершень, а Пригаршин живет в четвертой, самой крохотной. Я знал его как яростного сторонника всяческих свобод, даже Майданов его сторонится как экстремиста, а к нам на чай он заходил, только если за столом не было Лютового.

Пригаршин был бледен, взвинчен. Я не удивился даже, когда Вертинский сел рядом с ним. Ага, это Пригаршин возбудил, значит, иск о защите чести и достоинства. Здорово, от него не ожидал, если честно.

Судья провозгласил скучным голосом:

– Слушается дело гражданина Пригаршина против гражданина Кузнецова… дело о защите чести и достоинства гражданина Пригаршина, которое… которое попрал гражданин Кузнецов… Внимание секретарю: на будущее следите за распечатками или срочно смените картридж!.. Гражданин Пригаршин вменяет гражданину Кузнецову иск о нанесении ущерба и просит о возмещении иска в размере пятисот тысяч двухсот семидесяти долларов…

Пригаршин привстал и выкрикнул быстрым торопливым голосом:

– Все деньги тут же прошу перевести в детский фонд!

Вертинский дернул за полу пиджака, судья смерил его строгим взглядом, кивнул Вертинскому:

– Что вы имеете сказать за этого человека?

Вертинский встал, неторопливо поправил галстук, прокашлялся. Все взгляды были на нем. Он заговорил хорошо поставленным голосом, что сразу приковывает внимание:

– Мой клиент обвиняет гражданина Кузнецова в нанесении ему тяжкого оскорбления, что задевает его честь и достоинство! Наносит ущерб репутации и негативно сказывается на его карьере, продвижении по службе, отношениях с коллегами.

Судья нахмурился, стукнул молотком по столу.

– Переходите к делу.

– Спасибо, ваша честь, я как раз собирался… Неделю назад в присутствии свидетелей… вот, пожалуйста, список, все уже вызваны и почтительно ждут ваших вопросов… ага, неделю назад гражданин Кузнецов прилюдно назвал моего клиента гражданина Пригаршина воспитанным человеком!.. И тут же, не давая опомниться, усиливая оскорбление, он вовсе обозвал его… представьте себе – хорошо воспитанным человеком! Мы видим, что это вовсе не оговорка, это было сделано сознательно и умышленно…

В зале настала тишина. Пригаршин гордо выпрямился, но большинство в огромном помещении, похоже, не врубилось. В том числе и судья с народными заседателями.

Судья подумал, сказал важно:

– Я вижу… многим надо пояснить суть вашего заявления. Прошу вас.

Вертинский гордо подбоченился, в нем умер артист, возможно – великий, красиво прошелся по свободному пространству между столом заседаний и первым рядом стульев.

– Обвиняемый нагло утверждает, что он не имел-де намерения оскорбить моего клиента!.. Мол, когда-то все это о хорошем воспитании воспринималось как комплимент! У него хватило наглости вспоминать царские и сталинские времена Советской власти… кстати, это тоже можно подшить к делу… но мы будем великодушными и ограничимся только иском о защите чести и достоинства, оставив на его совести попытки возродить диктатуру и сталинские ГУЛАГи. В наше просвещенное и свободное от всего время обозвать человека воспитанным – значит дико и грязно его обругать. Нет, даже оскорбить! Это очень серьезное нанесение урона достоинству, что неизбежно сказывается на карьере, взаимоотношениях в семье, на службе, с соседями и вообще в обществе.

Судья поморщился, обалдевшие заседатели синхронно склонились к нему и жарко зашептали в уши. Судья кивнул, обратился к Вертинскому:

– Пожалуйста, мотивируйте. Нам понятно все, что естественно для суда такой квалификации, но нам важно, чтобы наши действия были понятны простой общественности.

Вертинский бросил короткий взгляд на поредевшую общественность, из прошлого состава остался только я да трое тинейджеров, что неутомимо выравнивали гормональное равновесие.