Роберт Шекли - Обмен разумов (сборник)

Как раз то, чем он занимается сейчас и намерен заниматься всегда.

– Прощай, – внезапно проговорил он.

С полуоткрытым от неожиданности ртом машина проводила его взглядом до выхода. Понятно, что замедленная реакция как следствие несовершенства машины сдерживала ее эмоции. Потому она и молчала, пока хлопнула дверца лифта.

– Ты был уже намного теплее там, в доме, – прошелестел голос внутри его головы. – Но ты пока не во всем разобрался.

– Так расскажи мне! – предложил Андерс, слегка удивляясь своему самообладанию. А ведь не прошло и часа, как он перешагнул через пропасть, разделяющую его прежнего и настоящего – с полностью изменившимся мироощущением, что, впрочем, представлялось ему совершенно естественным.

– Не могу, – произнес голос. – Ты должен сам все выяснить.

– Что ж, давай разберемся, – начал Андерс. Он окинул взглядом лес уродливых сооружений из кирпича; ручейки улиц, согласно чьему-то плану пробивающие себе дорогу среди архитектурных нагромождений. – Человеческая жизнь, – сказал Андерс, – состоит из ряда условностей. Когда смотришь на девушку, то следует видеть в ней матрицу, а не скрытую в ней бесформенность.

– Верно, – несколько неуверенно согласился с ним голос.

– В принципе, формы не существует. Человек создает gestalt'ы и вырезает форму из пустоты, которой у нас в изобилии. Это все равно, что смотреть на определенное сочетание линий и говорить, что они представляют собой некую фигуру. Мы глядим на груду вещества, извлеченную из общей массы, и называем это человеком. Но, по правде говоря, человека нет как такового. Есть только набор очеловеченных свойств, которые мы, по своей близорукости, привязываем к тому веществу, чьей сущностью, неотделимой от него, является его миропонимание.

– Ты не уловил суть вопроса, – раздался голос.

– Проклятье! – не выдержал Андерс. Он был уверен, что его рассуждения двигались в правильном русле и в конечном итоге привели бы его к величайшему открытию, к первопричине всего. – Думаю, у каждого найдется что рассказать. На определенном отрезке жизни он смотрит на знакомый ему предмет и не узнает его, поскольку в его глазах предмет лишился всякого смысла. На какое-то мгновение gestalt теряет свою плотную непрозрачную структуру, но... короткий миг истинного зрения уже позади. Разум возвращается в рамки матрицы, в свое нормальное состояние. Жизнь продолжается.

Голос молчал. Андерс все шел, углубляясь в архитектурные дебри gestalt-города.

– Я, наверное, не о том? – спросил Андерс.

– Да.

Что бы это могло быть? – спросил он себя. Новыми, просветленными глазами Андерс смотрел на окружающую его систему условностей, которую когда-то называл своим миром

На мгновение в сознании промелькнула мысль: а не вернется ли он в тот мир, если голос вдруг перестанет руководить им? Да! – поразмыслив, решил он. Возвращение стало бы неизбежным.

Но кто он такой, этот голос? И что он упустил в своих рассуждениях?

– Давай сходим на какую-нибудь вечеринку – посмотрим, какова она изнутри, – предложил он голосу.

Вечеринка оказалась маскарадом, гости которого прятались за масками. Но Андерс видел их насквозь, каждого в отдельности и всех в целом. Он отчетливо, до боли, различал все побудительные причины их поступков и мыслей. Взор его с каждой минутой становился все более проницательным.

Он заметил, что люди – не совсем индивидуумы. Конечно, каждый из них – своего рода замкнутая система в виде сгустка плоти, использующая в общении с другими системами слова из одного языка, – и в то же время их нельзя назвать абсолютно замкнутыми.

Сгустки плоти были как бы частью убранства комнаты, практически сливались с ним. Эти сгустки объединяла та мизерность информации, которую им скупо отпускало их ущербное зрение. Они были неотделимы от производимых ими звуков – несколько жалких обертонов из огромного запаса возможностей звука. Они очень сочетались с холодными, безжизненными стенами, ничуть не отличаясь от них.

Живые сценки, словно в калейдоскопе, менялись так быстро, что Андерс не успевал сортировать новые впечатления. Теперь он знал, что эти люди существуют лишь как матрицы, имея под собой ту же основу, что и звуки, которые они издают, и предметы, которые они, как им кажется, видят.

Gestalt'ы, сыплющиеся сквозь решето безбрежного и невыносимого в своей реальности мира.

– А где Джуди? – спросил его один из сгустков плоти.

Картинные манеры этого жеманного типа обладали достаточной выразительностью, чтобы убедить другие сгустки в реальности их обладателя. На нем был кричащий галстук, как лишнее свидетельство его принадлежности к реальности.

– Она больна, – обронил Андерс.

Плоть затрепетала, проникшись мгновенным сочувствием. Выражение напускного веселья сменилось выражением напускной скорби.

– Надеюсь, ничего серьезного, – заметила разговорчивая плоть.

– Ты становишься теплее, – сказал голос Андерсу.

Андерс посмотрел на стоящее перед ним существо.

– Ей недолго осталось жить, – сообщил он.

Плоть заколыхалась. Желудок и кишечник сократились в пароксизме сострадания и опасения за жизнь Джуди. Плоть выпучила глаза, губы ее задрожали.

Кричащий галстук не изменился.

– О боже! Не может быть!

– Кто ты? – спокойно спросил Андерс.

– Что ты имеешь в виду? – призвала к ответу негодующая плоть, привязанная к своему галстуку. Оставаясь безмятежной в своей сущности, она в изумлении уставилась на Андерса. Ее рот подергивался – неопровержимое доказательство того, что она вполне реальна и соответствует всем необходимым и достаточным условиям существования. – Да ты пьян, – усмехнулась плоть.

Андерс засмеялся и вышел на улицу.

– Есть еще нечто такое, что для тебя остается загадкой, – произнес голос. – Но ты был уже горячим! Я ощущал тебя где-то рядом.

– Кто ты? – снова спросил Андерс.

– Не знаю, – признался голос. – Я – личность. Я есть Я. И я в ловушке.

– Как и все мы, – заметил Андерс.

Он шагал по заасфальтированной улице, со всех сторон окруженный грудами сплавленного бетона, силиката, алюминия и железа. Бесформенные, лишенные всякого смысла груды, которые представляли собой gestalt-город.

Были еще и воображаемые демаркационные линии, отделяющие город от города, искусственные границы воды и суши.

До чего все нелепо!

– Мистер, подайте монетку на чашечку кофе, – попросило его какое-то жалкое существо, ничем не отличавшееся от других, не менее жалких существ.

– Иллюзорной сущности – иллюзорную монетку. Святой отец Беркли[72] подаст тебе ее, – весело отозвался Андерс.

– Мне действительно плохо, – слезливо пожаловался голос, который, как Андерс вдруг осознал, был просто последовательностью модулированных вибраций.