Брайан Стэблфорд - Земля обетованная

— Лучше не надо, — ответил он. — Может, она еще не заразилась. — Его пальцы начали ощупывать флейту, и я заметил, что он уже снова был весь в своей музыке.

— Вы играете мелодии, что у вас в памяти, или изобретаете их прямо в процессе игры? — поинтересовался я.

Он выдул несколько пробных звуков.

— Такие мелодии я придумываю. Но другие нужно играть по памяти.

— А например, музыку, что вы играете для пауков?

Он слабо покачал головой. — Не обязательно. Но ее нужно играть по правилам. Она должна быть нужным образом сложена.

Он не захотел продолжать разговор и заиграл снова, но тихо и рассеянно, не слишком тщательно соблюдая музыкальный ритм, как я замечал это раньше. Он использовал весь диапазон звуков своего инструмента. Мы с Линдой молча слушали.

Позже, когда он отложил флейту, я спросил его: — Вы можете говорить?

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— Об индрис.

Ему, казалось, эта тема не понравилась.

— Фальшивые боги, — сказал он усталым голосом. — Но они были великим народом.

— Они ваши предки?

— Да.

— Чем же они отличались от вас?

— Многим.

— Эта девочка, о которой вы сказали, что она, возможно, индрис, или о которой ходит слух, что она индрис. Я видел ее, и для меня она выглядела совсем как анакаонская девочка. По чему я мог бы узнать, что она индрис?

— Вы бы этого не узнали, — уверенно сказал он, сделав слегка ударение на слове «вы».

— Но анакаона это заметил бы?

— Да.

— Как?

— По отличиям в образе мышления, в языке.

— В вашем языке?

— Да.

— Тогда различия в образе мышления выражаются только в вашем языке?

— Таким образом используется наш язык.

— И это причина того, что вы никогда не лжете?

Он слабо улыбнулся. — Английский язык используется иначе. Мы никогда не лжем. Но иногда лжет язык. Причина в том способе, каким в языке выражаются вещи.

Линда схватила меня за руку. — Не могли бы вы оставить его в покое? От этих разговоров никому лучше не станет.

— Мне лучше от этого, — сказал я. — Я начинаю видеть, почему мы не можем ни понять, ни использовать анакаонский язык. Я начинаю понимать, почему на Нью Александрии анакаонское дитя, родители которого говорят по-английски, вынуждено расти одно со своим собственным анакаонским языком.

— Но вы же не думаете всерьез, что девочка может быть индрис? спросила она недоверчиво.

— Может быть, она и есть индрис.

— Но ведь индрис — это только легенда, — запротестовала она.

— Майкл. — Я снова попытался пробудить его внимание. Глаза его были закрыты, но он не спал. Он открыл глаза и с каким-то упреком посмотрел на меня — так мне, во всяком случае, показалось.

— Еще один вопрос. Были ли у индрис космические корабли? Путешествовали ли они среди звезд?

— Да, — ответил он.

— Но это же неправда! — выдохнула Линда Петросян.

— Анакаона не лгут, — напомнил я.

— Он не лжет. Он сам в это верит. Но это только легенда и ничего больше. Это вопрос веры, а не историческая правда.

— И все же он называет их фальшивыми богами, — упрекнул я ее. — С верой такого не было бы.

— Подумайте о том, как он говорил, что язык может лгать. — Линда сделала последнюю отчаянную попытку снова оправдать свое мнение. — Эта нелепость, должно быть, возникла от недостатков перевода. Мы неверно понимаем то, что он говорит.

— Я это понимаю.

— Мы нашли бы следы, — упорствовала она. — Не можете же вы всерьез верить в то, что путешествовавший в космосе народ приземлился на этой планете, колонизировал ее, а потом его дети дегенерировали, а все следы цивилизации были стерты.

— Это зависит от того, — размышлял я, — когда это произошло. Когда они приземлились здесь? Куда они исчезли? Могли пройти миллионы лет. Мы всегда полагали, что первой расой, вышедшей в космос, были галацеллане. Потом мы. Затем кормонсы. И все в течение немногих тысяч лет. Ни одна более древняя раса не делала попыток колонизации. Все удовлетворялись тем, что оставались дома — как и сегодня девяносто девять человек из ста. Но не было никаких причин, почему бы не быть сотням или тысячам других межзвездных культур.

— И где же они теперь?

— Это, — заверил я ее, — совсем другой вопрос.

— Но вопрос, который вы не можете просто отодвинуть в сторону.

— И вы не можете просто отбросить факт, что женщина, которую мы ищем, вдруг повела себя себя так, как, по вашему мнению, совсем не свойственно анакаона. Она совершила преступление. Для этого должна быть причина. Должна быть причина и для того, что она вернулась сюда. Здесь разыгрывается что-то очень важное, и я не успокоюсь, пока не узнаю этого. Вам может быть безразлично. Но как же это может быть, что вы считаете себя экспертом по анакаона и не проявляете к ним никакого интереса?! А меня это интересует. Я хочу знать, что делаю здесь. Я уже однажды попытался помочь девочке, теперь я пытаюсь сделать это снова. В первый раз я не знал, что происходило — на этот раз пусть я буду проклят, если не постараюсь разузнать это. Никто кроме меня не пытается задуматься, что могло стрястись с девочкой. Анакаона переняли большую часть вашей культуры и ваших мыслей, и вашего образа жизни, но мне кажется, что вы тоже находитесь под их влиянием. Нет, не то, что вы подражаете анакаона, но влияние все же есть. Вы удовлетворяетесь тем, что оставляете все, как оно есть, пока развитие дает вам преимущество. Вы были не в состоянии понять анакаона, и поэтому анакаона довели вас до того, что вы даже оставили попытки понять их. Не только анакаона, но и все остальное. Видимо, поколения, жившие и умиравшие в «Зодиаке», передали вам по наследству свой ограниченный кругозор. Вы же не сделали ни малейшей попытки этот кругозор расширить. Единственное, прироста чего вы желаете, это район святой земли, где вы могли бы отпечатать свой след. Я думаю, что никогда больше не смогу познакомиться с двумя такими людьми, которые были бы такими же равнодушными ко всему, как вы с Максом.

Пурпурные джунгли Чао Фрии могут кого угодно заставить произносить длинные речи. Это становилось уже обычным — и не только у меня. Если раньше что-то не получалось, я держал рот закрытым и ограничивался тем, что заботился о своей скромной особе. Но со времени моих старых дней я стал интеллектуалом. Я спрашивал себя, что, может быть, это не я, а кто-то другой во мне принимает такое большое участие во всем, что происходит вокруг.

— Что мы будем делать завтра? — наконец, спросила Линда.

— Я пойду дальше, — ответил я. — Я должен. Эва пойдет со мной и, возможно, Макс. Если Данель вернется, то мы пойдем не с Максом, а с ним. Если, конечно, Данель здоров.