Александр Студитский - Сокровище Черного моря

— Если то, что он говорит об искусстве, оригинальность, то что же тогда пошлость? — сердито спросил Смолин.

У Валерии задрожали губы. Но голос ее прозвучал так же спокойно, как и раньше:

— Вот уж никогда не думала, Евгений Николаевич, что вы, пользуясь моим отношением к вам, можете так отзываться о моих друзьях.

Смолин поднялся.

— Я слишком ценю свое отношение к вам, — сказал он глухо, — чтобы подвергать его дальнейшим испытаниям.

— Я не понимаю вас, — нахмурилась она.

— Если вы этого не понимаете, — с трудом заставил себя выговорить Смолин, — то нам с вами не о чем больше разговаривать.

Он встал и вышел из комнаты, не прощаясь.

На другой день Смолин получил от Валерии записку. Артистка приглашала его к себе вечером, как будто ничего не случилось. Но Смолину уже нельзя было задерживаться в Феодосии. Петров ежедневно звонил из Севастополя, информируя о ходе работ, и деликатно намекал, что присутствие руководителя необходимо. Смолин ответил Валерии коротким письмом, в котором просил извинить его за горячность и выражал надежду, что их дружеские отношения не изменятся.

Но ссора повторилась… и неоднократно.

Для самолюбия Смолина выезды в Феодосию были мучительны. Прошедшей осенью, когда основные работы проводились в районе Карадага, его встречи с Радецкой совершались как бы сами собой, и их сближение казалось вполне естественным. Это было постепенное развитие дружеских отношений двух заинтересовавших друг друга людей, живущих в маленьком городе. Но теперь работа лаборатории сосредоточилась в Севастополе, и в Феодосии ему, собственно, нечего было и делать.

Да и встречи с Радецкой стали теперь случайными, так как в Ялте шла съемка нового кинофильма, и киноактриса появлялась в Феодосии редко, приезжая туда отдохнуть два-три раза в месяц.

У Смолина было два повода для выездов в Феодосию. Во-первых, там работал профессор Калашник — официальный консультант группы Смолина по вопросам физикохимии рассеянного золота. Во-вторых, в Феодосии жил Павел Федорович Радецкий — выдающийся минералог и геохимик и, следовательно, близкий Смолину по профессиональным интересам человек. Валерия жила в Феодосии на даче своего отца. Дача эта принадлежала Радецкому еще до революции и была возвращена ему после репатриации. Павел Федорович вел замкнутую, уединенную жизнь, протекавшую либо в кабинете, либо в одиноких прогулках на моторной лодке у берегов Карадага. При встречах он величественно приветствовал Смолина, приглашал заходить, но продолжительных разговоров избегал, старомодно раскланивался, приподнимал черную широкополую шляпу высоко над головой и продолжал свой путь — все время оставаясь спокойным, по-стариковски важным, углубленным в себя. И дома он только выходил навстречу гостю, чтобы приветствовать его, и через минуту-другую удалялся к себе, сославшись на усталость и нездоровье. И так как-то само собой получалось, что профессор Смолин, ответив на приглашение профессора Радецкого, оказывался гостем киноактрисы Валерии Радецкой в числе ее шумных поклонников. Он сидел, угрюмый, злой, слушал без улыбки веселую болтовню, прерываемую взрывами сдержанного хохота — боялись потревожить старика, — и с непонятной для себя сдержанной яростью выделял из шума голосов ставший ему ненавистным мягкий баритон Васильева. Уже после первого такого вечера Смолин понял, что почва для дальнейшего развития отношений с Радецкой — уходит у него из-под ног. Он поднялся после очередной реплики Васильева, и, не прощаясь, вышел. Валерия нагнала его в передней.

— Куда вы, Смолин? — окликнула она его негромко, когда он уже яростно надавил на ручку двери. Смолин, сдерживая себя, медленно повернулся.

— Извините, Валерия Павловна, — сказал он примирительно, — не хотел прощанием помешать вам веселиться. Встретимся как-нибудь в другой раз, в другой обстановке.

Валерия, опустив длинные ресницы, теребила пальцами кружевной платочек.

— Вам не нравится наша компания? — спросила она, не поднимая глаз.

— Нет, почему же? — ответил Смолин с усилием. — Мне кажется, скорее я мало подхожу для этого веселого общества.

Валерия отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, Евгений Николаевич. Я же видела, как вы уходили. Слова Васильева о власти таланта над людьми вызвали у вас прямо-таки содрогание… Я внимательно наблюдала за вами. И мне это очень грустно.

Смолин пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь понять скрытый смысл ее слов.

— А почему именно вам грустно?

— Потому что… Ну, потому что Васильев мой хороший друг. И вы мой хороший друг. И мне, Евгений Николаевич, грустно, что вы не хотите понять: мои друзья это и ваши друзья.

Смолин отвел глаза в сторону, не желая показывать своего раздражения.

— Разрешите, Валерия Павловна, не ставить мое отношение к вам в связь с вашими отношениями к вашим друзьям. Если вы условием своего расположения ко мне ставите мое отношение к… этому человеку, то предупреждаю вас, что из этого ровно ничего не выйдет. До свидания.

Он затворил за собой дверь с таким напряжением, словно это была тысячепудовая тяжесть — так хотелось ему хлопнуть дверью, чтобы стряхнуть с себя наваждение — мучительную и непонятную для него власть женщины… неповторимой, изумительной, единственной.

Эти поездки мешали ему работать. Он выслушивал отчеты сотрудников, машинально принимал или отвергал их предложения о дальнейшей работе, автоматически, без напряжения, без волнения обсуждал пути решения новых задач. И чувствовал, с досадой и злостью на себя, что по-настоящему, он и его группа даже не приступили к разработке поставленной перед ними проблемы.

Переход от поисков уже существующего в природе золотоносного растения к его созданию был оправдан всем предшествующим опытом работ Смолина. Кому же, как не ему, была по плечу эта задача — заставить живое вещество работать в нужном направлении? Все зависело от методов выведения такого растения.

Смолин отлично понимал, что на пути, выбранном Петровым, шансы на удачу ничтожны. Колхицин и другие яды, задерживающие деление клеток и вызывающие гигантизм растений, были хорошо известны Смолину и ученым его поколения. Когда-то на эти яды возлагали большие надежды, как на могучие средства преобразования растительных форм. И сколько планов, сколько замыслов погибло в бесчисленных попытках создать устойчивые гигантские расы культурных растений — зерновых, технических, декоративных, растений-богатырей, с огромными клетками, увеличенными вдвое, вчетверо, вдесятеро против нормы. Сколько таких попыток видел Смолин: огромные колосья ржи, гигантские метелки гречихи и проса, непомерной величины ягоды малины и земляники. Действие яда на возникающие в недрах цветка зародышевые клетки, действительно, приводило к волшебному их превращению. Но это было только действие яда, не больше! Отравление начинало сказываться иногда в первом, чаще всего во втором, реже в последующих поколениях растений-гигантов. В результате действия яда появлялось все возрастающее бесплодие и постепенная дегенерация. Вот почему, практика решительно отвергла метод воздействия на растения колхицином для выведения новых форм.