Саке Комацу - Продается Япония (сборник)

Конечно, во время обходов я мог не слушать объяснений Первого и пытался собраться с мыслями. Но и это не удавалось. Мозги плавились от зноя, я с трудом вытаскивал ноги из красно-рыжей жижи, от буйной зелени, подступившей к самым границам стройки, мельтешило в глазах, а сновавшие вокруг металлические псевдочеловеки вызывали такое отвращение, что хотелось плакать.

Если бы здесь был хоть один человек кроме меня! Если бы вместо этой бездушной махины, величавшей себя контролером, было существо из плоти и крови! С человеком, даже одержимым одной идеей, даже сумасшедшим, всегда можно договориться. Можно найти слабые струнки g его душе, можно воззвать к его чувствам. Но у роботов нет чувств. Когда я пытался говорить с Первым намекали, он, ничего не понимая, молчал, как пень, а если я высказывался напрямик, он повторял снова и снова: «Я вас еще раз предупреждаю…» Моя мечта покончить это дело одним героическим ударом развеялась как дым.

Я попытался установить контакт с другими роботами — может быть, они окажутся не такими фанатиками и соглясятся на саботаж. Но выяснилось, что они вообще не могут общаться с людьми. Такими способностями обладал только Первый.

Тогда мне пришла в голову мысль о создании помех на тех радиоволнах, на которых Первый передавал приказания другим роботам. В принципе это было возможно, но существовало два «но». Во-первых, мой тюремщик наверняка быстро нашел бы помехи и устранил их, вовторых, для создания таких помех мне пришлось бы разобрать и смонтировать заново всю радиоаппаратуру. А времени для этого не было.

Но самым странным во всем этом кошмаре было поведение главной конторы. Начальник отдела распределения работ ни разу не появился на экране. Мои доклады принимал служащий строительного отдела. Каждый день с девяти до девяти тридцати он молча выслушивал меня, делая пометки в блокноте. Хоть бы одно слово сказал, хоть бы ободряюще улыбнулся! Казалось, он даже и не подозревает об истинном положении вещей, словно все идет как положено и наша задача — поскорее закончить строительные работы. Может быть, он боялся повредить мне каким-нибудь неосторожным замечанием — ведь Первый все время торчал за моей спиной, — да я и сам открыто не высказывался, а лишь строил гримасы и делал намеки… Но все же человек должен бы понять другого человека!

Видимо, фирма махнула на меня рукой. Велика важность — одним сотрудником без определенной должности будет меньше! Впервые в жизни я ощутил, что значит настоящее одиночество. Далекая от родины чужая земля. С одной стороны проклятая стройка, отданная в руки механических человекоподобных существ, с другой — непроходимые дебри, кишащие отвратительными гадами.

И все-таки я не терял надежды. Должна же существовать какая-то возможность положить конец этой чудовищной бессмыслице! Конечно, проще бежать с поля боя, чем ломать себе голову над сложнейшей задачей, но я не мог этого сделать. Не позволяла профессиональная гордость.

Я предельно сократил время сна, использовав лекарство, которое прихватил с собой перед отъездом. Таким образом мне удавалось выкраивать ночью часок-другой. Я составил таблицу способностей и возможностей Первого. Общение с ним в данном случае сыграло положительную роль.

Но результат оказался далеко не утешительным. Первый принадлежал к числу тех роботов, которых не может остановить никакая сила, включая создавшего их инженера, пока они не выполнят всю заложенную в них программу.

Я не хотел смириться, но начало сказываться ежедневное недосыпание. Мои силы были на пределе.

Я сидел глубоко задумавшись. Из полузабытья меня вывел громоподобный голос Первого:

— Внимание: время доклада! Время доклада!

— А-а?

Я приоткрыл тяжелые веки, и Первый сейчас же затараторил:

— Близится сезон дождей. С сегодняшнего дня придется повысить норму выработки на каждого робота.

— Как? — я испуганно посмотрел на Первого. — Нормы и так чудовищные, куда же еще повышать?

— Да, нормы очень высокие, роботы работают на износ, но темпы строительства повысились.

Я вспомнил, что в последние два-три дня, занятый своими мыслями, я совсем не вникал в смысл докладов.

— Постой… Работают на износ, говоришь? А в чем это заключается?

— Сегодня двадцать роботов вышли из строя. По моим расчетам, завтра выбудут не менее двадцати четырех.

— Сейчас же прекрати это безобразие! — заорал я вне себя и вскочил, опрокинув стул. — К черту темпы строительства! Надо беречь роботов! Ты можешь сообразить своей дурацкой башкой, какие это убытки?! И вообще я приказываю немедленно приостановить все работы!

Только тут я спохватился. Последнее сообщение контролера вывело меня из себя, на какой-то миг отказали сдерживающие центры. Но теперь было уже поздно.

Несколько секунд Первый молчал. Потом сказал:

— Вы обвиняетесь в попытке учинить беспорядки на стройке.

— Послушай!

— Наша основная задача — завершить строительство в назначенный срок, — речь Первого все убыстрялась. — Вы как руководитель должны всячески этому способствовать. Однако ваше последнее высказывание содержит в себе опасность срыва работ. Ставлю вас в известность что с сего момента наша связь будет односторонней: я отключаю свой слуховой аппарат и не буду слушать того, что вы говорите…

— Погоди!..

— Однако, — продолжал он, не обращая на меня ни малейшего внимания, — помимо высказываний, во всем остальном вы ведете себя как и положено начальнику стройки. Поэтому я буду неукоснительно выполнять все мои прочие обязанности по отношению к вам.

Первый сделал какое-то быстрое движение, в груди у него что-то щелкнуло.

— С этой минуты я больше не слышу ваших слов, а все остальное остается по-прежнему.

Все это время я стоял в полной растерянности, как настоящий идиот, и только тут понял, что произошло.

— Да погоди ты! Я погорячился! Ляпнул не подумав…

Но все было напрасно. Первый уже отключил свой речевосприниматель. Я мог орать сколько угодно — он меня не слышал.

Теряя последние силы, я повалился на стул. Первый подошел ко мне и начал докладывать.

Да, это была самая настоящая односторонняя связь.

— Вставайте! — гремело в моих ушах. — Время доклада!

Я поднимался с мучительным стоном. Теперь, когда Первый не слышал меня, я мог кряхтеть и стонать сколько угодно — мое самолюбие от этого не страдало.

Чтобы снова не попасть впросак, я делал вид, будто внимательно слушаю доклад, и даже кое-что записывал в блокноте.

Первый орал над самым моим ухом, и мои барабанные перепонки едва выдерживали. Но разве эта дубина имела представление о такой вещи, как барабанные перепонки?