Александр Потупа - Фантакрим - XXI
Грегори и Комиссар очень медленно шли к своей капсуле, шли нехотя, словно не спешили удалиться с этой прекрасно ухоженной лужайки вокруг дома Зэта.
— Знаешь ли, — вздохнул Комиссар, — впервые в жизни я не уверен, что мне нравится моя работа…
— Боишься, что тебе предложат арестовать Ясенева и Нодье?
— У меня рука не поднимется, но им грозят немалые неприятности.
— Я на их месте поступил бы так же, — твердо сказал Грегори.
— И я, но дело не в нас с тобой. Как частное лицо и как сотрудник ПСБ я вынужден придерживаться несколько разных точек зрения.
— Должно быть ты крепок на разрыв…
— Приходится… Каждому из нас приходится испытывать себя на разрыв многими противоречиями — разве это удивительно?
Они уже подошли к капсуле, где их ждал Ясенев, завершивший свою метаморфозу и все еще бледный.
— У Раджа берут показания, — сказал ему Комиссар, — потом он направится прямо к вам. А завтра к вечеру жду вас у себя, нам будет о чем поговорить… Стив, ты сможешь отвезти Игоря Павловича домой?
— Смогу, — сказал Грегори и, улыбнувшись, добавил. — Если тебе надоест ловить зэтов, Комиссар, приходи в наш Центр, мы будем рады…
Над озером уже взошла картинно-золотистая луна, и Анна поплотней укуталась в Игореву куртку.
«Страшно подумать, — размышляла Анна, — что у этого озера тысячу лет назад могла сидеть моя пращурка, зная, что сын ее полонен лихой вражиной, а муж поскакал ему на помощь, и, может быть, лежит он где-то на лесной дороге со стрелой в груди, а сын бредет среди пыли и гиканья в связке рабов… И такая же ночь тем же бессмысленным глазом созерцала ее и звала уйти в эти воды, стать живым камнем для нестерпимо ноющей памяти…»
Игорь Павлович и Тим, взявшись за руки, выбрались из лесу и бегом бросились к берегу. Анна обернулась. Не было сил встать, и пошевелиться тоже не было сил. Она звала их, ей казалось, оглушительно громко, но она лишь шептала их имена и мысленно неслась к ним, обгоняя свет, пытаясь обнять раньше, чем увидеть. Но это был только бунт воображения, а на самом деле она сидела не в силах оторваться от земли, а ее мужчины — ее мужчины! — мчались к ней, нелепо подпрыгивая и размахивая руками.
И добежав, с разгону бросились на нее и стали тормошить, доставляя ощущение своей реальности, своей длящейся жизни самым древним и достоверным способом. И Анна засмеялась, опрокинутая и разорванная этим вихрем, засмеялась и подмигнула луне, бьющейся в затмениях среди двух родных лиц, которые вовсе не были сгустками тумана или электромагнитных волн, а становились все более реальной плотью Анны Ясеневой.
— Отчаянной силы импульс этой реальности внезапно прошил ее с головы до ног, и она поняла, что разорванной на три части Анны больше не существует, а снова есть их Аннушка, мама и жена, их, что угодно, но именно их! И этот мгновенный импульс полноты жизни выбросил Анну вверх, она взметнулась свечой и ударилась в пляску с каким-то диким внутренним ритмом, со смехом и слезами. И вслед за ней взметнулись Игорь и Тим, две ее вновь обретенные части, и все они сплелись в живой пульсирующей композиции, которую небо видело своим золотистым глазом тысячу лет назад, а может, раньше или позже — в прошлом или в будущем.
Но сейчас на берегу маленького лесного озера творилось настоящее, творилась пляска, в которой исчезали страшные часы двух последних дней, мельчайшие по космическим меркам частицы неуловимости, именуемой временем.
Минск, 1985
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});