Ант Скаландис - Катализ

– По – моему, да. Ну, деньги – это такой универсальный товар…

– И ни черта не понял бы твой дикарь. Потому что деньги – это была первооснова вашей жизни в двадцатом веке. Понятие о них всасывалось с молоком матери, не нужно было объяснять, что это такое…

– Постой! – перебил ее Женька, ошарашенный внезапно возникшей мыслью. – А откуда ты знаешь, что я из двадцатого века? Ребята сказали?

– Нет, ребята твои ничего толкового сказать не могли. Я сама начала догадываться еще там, в ресторане, когда ты читал стихи и я узнала твое имя, а потом вспомнила Станского по картинке из учебника, но все боялась поверить. Все же знали, что вы погибли. Я и думала, что это просто красивый розыгрыш: кто – то подобрал двойников и устроил весь этот спектакль. А теперь, с тобой… я окончательно поняла, что вы – та самая знаменитая четверка. Ведь так?

Вот это был номер! Впрочем, чего – то подобного и следовало ожидать. Станский вошел в учебники. Изобретатель анафа – это вам не хухры – мухры. Ну и они трое нахалявку проскочили в великие. Ну, дела!

– Слушай, Ли, но почему же нас никто не узнал, кроме тебя, раз мы такие знаменитые?

– Да потому, что здесь, в Норде, некому вас узнавать. Вся эта пьянь, приехавшая сюда, чтобы сдохнуть послаще, ничего не помнит, ничем не интересуется и ничего не принимает всерьез. Вообще – то, я думаю, узнали вас многие, но здесь не принято ничему удивляться, и потом, я же говорю, большинство, наверняка, решило, что вы не настоящая четверка Черного, а группа артистов.

– Да у вас тут одни психи! – вырвалось у Женьки.

– Не одни, – сказала Ли. – Есть еще люди Кротова. И люди Шейлы. Они вас наверняка заметили, знают, кто вы, и им не до шуток.

– И что они с нами сделают? – Женька не испугался (сам тон разговора с Ли действовал успокаивающе), но все – таки спросил настороженно.

– Ничего они с вами не сделают. Пылинки будут сдувать. Но свободу перемещений, думаю, сильно ограничат.

– Арестуют что ли?

– Что – то вроде.

– Ну и ладно. Мы давно этого ждем. Надо же, наконец, выяснить свои отношения с властями.

Женька взглянул на Ли (они опять лежали рядом) и почувствовал, что все бесчисленные и очень важные вопросы, которые он еще не задал, вновь теряют для него всякое значение.

– Ли, – попросил он, – оденься, а то я не смогу с тобой больше разговаривать.

Она окинула его оценивающим взглядом, хмыкнула и сказала:

– Есть способ более приятный.

– Но у нас же мало времени!

– Ерунда, – улыбнулась Ли и прижалась к нему.

Потом, когда сумасшедшая карусель событий завертелась опять, когда новые потрясения, радостные и страшные, посыпались на него одно за другим, когда мир вокруг оказался еще сложнее, еще непонятнее, чем представлялся поначалу, он часто вспоминал эти самые прекрасные в своей жизни минуты. И он никогда не сомневался, он знал наверняка, что ничего прекраснее просто не может быть. Потому что в объятиях Ли он почувствовал себя в том самом светлом будущем, о котором только мечтали фантасты его времени. Потому что Ли была не просто женщиной – она была женщиной совершенной, идеальной, и она была женщиной, созданной для него. И теперь уже не было никакого обмана. Не было. А была только любовь. Настоящая, более чем настоящая – любовь женщины нового века. Мир, в котором существовала такая любовь, не мог быть плохим.

– А ты растешь на глазах, зайчик, – сказала Ли. – Это было потрясающе! Пожалуй, я останусь с тобой.

Что значит «останусь»? Он побоялся спросить, потому что боялся верить в самое лучшее, но слова ее звучали эхом в его мозгу, как дивная музыка, и он их слушал и наслаждался.

И вдруг как будто проснулся:

– А люди Кротова?

– Да ну их к черту! Они нас не разлучат.

Это было не совсем понятно, но он не стал интересоваться, почему не разлучат. Люди Кротова были еще где – то очень далеко. Они еще просто не существовали реально, а Ли, нежная, теплая, ласковая, была тут, рядом, и он сказал:

– Знаешь, почему я полюбил тебя?

– А ты всегда любишь по какой – то причине? – лукаво улыбнулась Ли.

– Нет. Я вообще никогда еще никого не любил. Я не знаю, по какой причине это происходит. Но в тебя я влюбился не случайно.

Она смотрела на него и ждала продолжения.

– Знаешь, Ли, ты удивительно похожа на героиню моего любимого фильма. Это очень старый фильм. Его снимали, когда еще я был маленьким. Ты себе не представляешь, какое это было время – 1966 год! А фильм назывался «Кавказская пленница». Может быть, ты видела его? (Она отрицательно покачала головой). Ну, конечно, о чем я? Он, наверно, давно похоронен в архивы… Так вот. Первый раз я его смотрел в детстве. А потом детство кончилось, и вместе с ним ушли шестидесятые годы. Все стало гораздо хуже. Но фильм остался. Понимаешь? И героиня его была все такой же: юной, веселой, красивой. Как ты. И я любил этот фильм и ее в фильме больше всего на свете.

– А та актриса, – спросила Ли, – ты познакомился с ней?

– Нет. Но я ее встретил спустя двенадцать лет. Ты понимаешь, она осталась красивой, даже молодой, но она была уже другая, понимаешь, совсем другой человек, а той, «кавказской пленницы», не было, она исчезла безвозвратно, она продолжала жить только в фильме и в прошлом, с которого фильм был снят, как яблоко с дерева. И потому я знал, что никогда не встречу ее. Но вот встретил. Тебя встретил. И я люблю тебя, Крошка.

Ли ничего не ответила. Он только почувствовал, как приближаются ее губы и поймал их своими.

Потом он сказал:

– Между прочим, «Песенка о медведях» как раз была написана для этого фильма.

– Для какого фильма?

– Для «Кавказской пленницы».

– А… Ну, тогда будет очень просто разыскать его. Я обязательно разыщу. Обязательно, – повторила она. – А вообще, зайчик, мы все очень плохо знаем историю. По совести говоря, стыдно не знать, из какого фильма взят супершлягер. Их ведь не так много, супершлягеров. Я в музыке профан и, кроме «Yesterday» Леннона и Маккартни, «Grunlied» Штарвица да «Апельсинов с неба» Чачина, пожалуй, ничего больше и не назову.

Женька потом удивлялся, о какой чепухе ухитрялись они говорить, в то время как он не знал, что такое сеймер, а она даже не представляла себе, как четверка Черного попала в Норд и что они намерены делать дальше.

– Слушай, – вспомнил вдруг Женька, – ты говорила про этого дикаря, которому я не смог бы объяснить, что такое деньги. Я вот что хотел спросить: что же, люди двадцатого века для вас теперь дикари?

– В каком – то смысле – да. Понимаешь, мы ушли от вас дальше, чем вы от дикарей. Это трудно понять, но это так. Не обижайся.

Мурашки пробежали по коже у Женьки. «Вот оно, настоящее объяснение сверхчеловеческих способностей Ли: четверо сапиенсов в мире гомо супер! Их посадят в клетку и будут изучать». Стало зябко. Он потянулся за рубашкой и надел ее. «Да нет, чушь, не может быть, не верю. Это обыкновенные люди, и у них все так же, и хорошее и плохое».