Сергей Синякин - Лебеди Кассиды (сборник)

— Это хуже, чем физическая смерть! Лонг вздохнул.

— Знаете, о чем меня только что просили? Мне предложили осуществить социальную переориентацию группы руководителей ФНО, захваченных жандармским легионом во время последних боев.

Генерал Стан не хочет проливать крови. Он жаждет мира, не желая убивать непокорных.

— Он жаждет уничтожить их души?

— А что есть душа? — спросил Лонг. — Простое колебание электромагнитных волн, набор биотоков, не более. Можно сохранить человеческое сознание и после смерти организма. Достаточно поддерживать систему в необходимом рабочем режиме. Представляете, Ойх, можно создавать души без помощи божьей…

— Социальное переориентирование, — повторил Давид. — Слушайте, Лонг, ведь ваш учитель был порядочным человеком. Неужели вам не стыдно? То, что вы делаете, куда страшнее ремесла палача.

Лонг встал и подошел к окну. Давид настороженно следил за ним. Некоторое время Лонг молчал, глядя на голубые лучи прожекторов, беспорядочно разрезающие тьму ночи. Он повернулся к Давиду.

— Эта была неплохая научная проблема, — задумчиво сказал он. — Лепить человека, как- пластилин. Чувствовать, что ты можешь вылепить из него все, что угодно. В некотором смысле не только чувствовать себя богом, но и быть им. Не смотрите на меня так, Ойх. Вам интересно заниматься литературой, придумывая своих героев? Разве ваши герои не тот же пластилин, который вы мнете, как вам заблагорассудится, и из которого вы лепите все, что вам угодно? А мне нравилось лепить саму жизнь. Меняя человека, я изменяю мир. Сказать, что меня заставили, — значит, солгать. Я сам взялся за эту работу и делал ее увлеченно. В тюрьме опыты были довольно убедительны. Но что тюремная дрянь, она пластилин, который можно лепить кулаками и пощечинами, в них одна видимость человека. Они в массе своей готовы быть такими, какими им прикажут быть. И мне захотелось попробовать себя не на жаждущем выпивки скоте, но на человеке достойном, социально устоявшемся. Он мог измениться, и тогда я прав, и наше общество может пластилиново меняться под пальцами умелых рук. Такое общество не заслуживает снисхождения и достойно, чтобы им управляли сильные. Но он мог и остаться неизменным, и тогда бы можно было успокоиться на этом. Я хотел развеять химеры моей души. Самое страшное для человека — его нереализованный искус, он гложет душу и постепенно съедает ее, захватывая все человеческие помыслы и рождая сожаления о несбывшемся. У человека только один выход: покориться искусу или выбросить его из головы, навсегда забыть.

Я покорился. Когда Стан сделал мне предложение совместной работы, я не особенно колебался. У меня руки дрожали от желания попробовать. Здесь, на острове, первым стал этот ваш Скавронски. Признаться, я испугался, узнав о его смерти. У меня и в мыслях не было, что есть и третий вариант для сильной личности.

С последующими экспериментами я понял, что могу реально, понимаете, реально наводнить мир скотами вместо искренних и честных людей. Вы слушаете меня, Ойх?

— Да, — с некоторым усилием отозвался Давид.

— Презираете? — Лонг сел на край стола, впрочем, не решаясь приблизиться к ночному гостю. — Возможно, что вы правы. Это и в самом деле настоящее убийство. Со смертью одного человека рождается совершенно иной. Но прежнего-то никогда не будет!

И я понял, что заигрался. Заигрался и проиграл. Я не хочу готовить для Стана и его референта доносчиков и предателей из настоящих людей. Я не хочу наполнять мир сволочами и нежитью вместо честных. Не хочу! Но что мне делать, если я подписал свой договор с дьяволом?

— У каждого человека, — жестко сказал Давид, — есть выход. Если он человек.

— А я не хочу подыхать! — поднял голову Лонг.-

Мне нравится жить. Я еще не съел своей тысячи котлет, не выпил того, что мне отмерено выпить… Он неожиданно грубо выругался. — Я попал в жернова, и они крутятся, Ойх, крутятся!

— Вы никогда не думали о побеге?

— Бежать? — лицо Лонга нервно передернулось. — Куда? Через три дня меня приволокут к Стану, как взбесившегося пса, — на цепи, и я буду лизать ему руки, вымаливая прощение. Это унизительно, Ойх!

— Но оставаться здесь еще унизительнее!

— А вы? — укоризненно отозвался Лонг. — Вы сами? Читаете мне нравоучения, а вечерами просаживаете деньги в кабаке, валяетесь с женщинами в постели, а потом рассуждаете о предназначении человека. Это, по-вашему, нравственно?

Давид почувствовал, что краснеет.

— Кто вам… — начал он, но Лонг насмешливо перебил:

— Анкета, Ойх, всего лишь полицейанкета, которую я получил в порядке ознакомления с будущим объектом. Жандармерия проявляет чудеса тайного сыска, не правда ли? У меня нет желания попасть под колпак собственного аппарата. Противно, знаете ли, становиться полярником.

— Кем? — Давиду показалось, что он ослышался.

— Полярником, — повторил Лонг. — Это наш жаргон. Так мы называем соиизменников.

Они замолчали, и стала слышна далекая музыка — ресторанная вакханалия достигла своего апогея.

— Я шел сюда узнать, что нас ждет, — нарушил молчание Давид. — Теперь надо думать, что я должен сделать, чтобы этого не случилось.

Лонг хмуро смотрел на него.

— Вы пойдете со мной, — продолжил Давид.

— У меня нет ни малейшего желания…

— А меня не интересуют ваши желания, — жестко Отрезал Давид. — Вы пойдете со мной, хотите вы этого или не хотите.

— А если я не пойду?

— Обойдемся безо всяких «если». В самом этом слове кроется какая-то безнадежность для спрашивающего. — Давид прошелся по комнате и остановился перед пультом машины. — Я полагаю, что вся система коммуникационно связана с компьютером?

— Да, — послушно отозвался Лонг.

— Пароль?!

— Что?

— Я спрашиваю, какой пароль предусмотрен для входа в программу?

— Зачем вам это, Ойх?

— Узнаете. Назовите пароль.

— Вы хотите уничтожить систему? Но это безумие!

— Я думаю, что у вас предусмотрено уничтожение системы на случай непредвиденного вмешательства в вашу работу?

Лонг невнятно выругался.

— Почему вы думаете только о себе? Почему вы не спросите, хочется ли подыхать мне?

— Я уже спрашивал вас об этом и знаю, что подыхать вам не хочется. Так что у вас предусмотрено для уничтожения системы?

— Этого я вам не скажу.

Давид повернулся к хозяину кабинета. Широкое лицо Лонга было в капельках пота. Лонг боялся, и, почувствовав этот страх, Давид понял, что Лонг ничего не скажет.

— Повернитесь, — приказал он.

Лонг догадался и покорно повернулся к Давиду спиной, скрещивая кисти рук. Давид связал ему руки капроновым чулком, туго затянув узел.