Сэмюэль Дилэни - Пересечение Эйнштейна (сборник)

Он сделал шаг назад, на дорожку...

— Эй, там!

На старике были красно-коричневые брюки-клёш, очки в золоченой оправе; под скучным вельветовым пиджаком — ярко-красная безрукавка: борода, берет. Он нес подмышкой кипу газет.

— Как вы поживаете этим росистым утром?

— Здравствуйте.

— Так... могу поспорить, вы хотели бы знать, который сейчас час. — Старик вытянул жилистую шею. — Посмотрим-ка. — Он уставился на колокольню. — Посмотрим. Это, получается, примерно... одиннадцать... эээ... двадцать пять. — Он уронил голову в приступе одышливого кашля. — Ну как вам, а? Неплохой такой трюк, правда? (Хотите газету? Берите!) Это и есть трюк. Я покажу, как это делается. Что такое? Газеты бесплатны. Хотите подписку?

— У вас под подбородком... где вы взяли эту штуку вокруг шеи?

— Вы имеете в виду... — Свободная рука старика поднялась к перечного цвета волосам, непрерывно поднимающимся от верхней части груди к подбородку. Он расстегнул ожерелье, и оно упало бриллиантовой змеей. — ...вот это? А вы свою где достали?

А он-то думал, что воротник и манжета скрывают его цепь.

— По дороге сюда. Написано, что из Бразилии.

Старик поднес конец цепи поближе к глазам:

— ...Япония? — и протянул конец ему посмотреть.

На медном ярлыке было отпечатано: елано в Японии. Перед елано виднелась закорючка несомненно напоминающая с.

Старик снова обернул ее вокруг шеи и в конце концов сумел застегнуть одной рукой.

Он взглянул на газеты: и смог прочесть, прямо рядом со стариковской мятой манжетой:

БЕЛЛОНА ТАЙМС

Среда, 1 апреля 1979 г.

В ГОРОДЕ НОВИЧОК!

Он нахмурился.

— Вашей цепи я не видел, — продолжил объяснять старик, не дожидаясь приглашений. — Но вы бы не спрашивали, если бы у вас не было своей такой, правда же?

Он кивнул, в основном просто, чтобы старикашка продолжал — впрочем, совершенно излишнее настояние.

— Думаю, это нечто вроде награды после инициации. Только вы не в курсе, что вас инициируют? И могу поспорить, это вас в некотором роде расстраивает.

Он снова кивнул.

— Меня зовут Фауст, — сказал старик. — Хоаким Фауст.

— Уаким?..

— Звучит как будто верно. Впрочем, судя по акценту, буквы у вас в этом слове не те же, что у меня.

Он потянутся к протянутой руке Хоакима: тот схватил его ладонь и по-байкеровски крепко пожал ее.

— Вы сказали... — Хоаким нахмурился, и только сейчас отпустил руку, — что нашли свою по дороге сюда? За пределами Беллоны?

— Именно так.

Хоаким покачал головой и сказал:

— Ммммммммм, — а тем временем рокот, нараставший последние несколько секунд, громыхнул у них над головами. Они посмотрели наверх. В полумраке ничего не было видно. Реактивный длился тревожно долго, потом стих. Плёночный орган после него стал казаться тихим.

— На часах, — сказал Хоаким. — Передний циферблат. Короткий обрубок был когда-то минутной стрелкой. Так что можно приблизительно вычислить в какую сторону он показывает.

— А. А что насчет часа?

Хоаким пожал плечами.

— Я покинул кабинет около одиннадцати. По крайней мере, мне кажется, что было одиннадцать. Отсутствовал я не так уж долго.

— А что случилось с... со стрелками?

— Черномазые. По-моему, это была первая ночь. Когда сверкали все эти молнии. Они ж совсем взбесились. Кишмя тут кишели. Переломали целую кучу всего в округе — отсюда же до Джексона рукой подать.

— До Джексона?

— Джексон авеню — там большинство этих черномазых живет. Раньше жили. Вы новенький?

Он кивнул.

— Может быть получится раздобыть вам газету за тот день. Говорят, таких картинок вы раньше точно не видели. Они полыхали. И взбирались по приставным лестницам, вламывались в окна. Один парень рассказал мне, что там была фотография, как они взбираются на церковь. И отламывают стрелки на часах. И друг друга на куски разрывают тоже. Должна быть где-то целая серия фотографий; там такой здоровенный негр гонится за маленькой белой девушкой... целая туча вони насчет тех фотографий поднялась. «Изнасилование» — неприятное слово, которого в газете не использовали, но именно изнасилованием это и было. Люди говорили, что не стоило Калкинсу их печатать. Но вы знаете, что он сделал? — искаженное лице Хоакима настойчиво требовало ответа.

— Нет. Что? — осторожно уступил он.

— Он взял и выследил этого черномазого с фотографий, и заставил кого-то взять у него интервью; и напечатал потом вообще всё. Уж если хотите знать мое мнение, чего ему не стоило печатать, так это то интервью. Я хочу сказать, Калкинса очень волнуют гражданские права и все такое. Всерьез волнуют. Мне кажется, у цветного населения в этом городе были с этим проблемы, и Калкинса это беспокоило. Искренне беспокоило. Но у того ниггера рот был грязнее грязи, и пользовался он им только затем, чтобы молоть всякую мерзость. Я думаю, он даже не особо понимал, что это, собственно, такое — газетное интервью. Нет, я знаю конечно, что цветным не слабо так доставалось. Но если хочешь помочь, не нужно печатать фотографию громаднейшего, чернейшего в мире ниггера в процессе порчи какой-то маленькой семнадцатилетней девочки-блондинки, а потом две страницы подряд отдавать под его рассуждения о том, как это было клёво, где через слово «дерьмо» или «блядь», и «Уууу-иии», и как он собирается организовать себе еще такого же как только получится, и как легко это будет сделать без свиней[2] вокруг! Я хочу сказать — только не если ты хочешь помочь, так ведь? Теперь благодаря этой статье Гаррисон — его звали Джордж Гаррисон — нечто вроде героя для всех черномазых, оставшихся на Джексоне; и такое ощущение, что и для всех остальных заодно. Откуда видно, с какими людьми мы имеем дело.

— Но вы их не видели, так?

От этого Фауст отмахнулся.

— Есть еще один цветной мужчина откуда-то с Юга, какие-то гражданские права, активный человек — не мистер ли Пол Фенстер? Он оказался здесь примерно в то же время, когда все происходило. По-моему, Калкинс тоже его знает, и часто пишет о том, что он делает. Вот этот парень, мне кажется, может иметь благородные намерения; но каким образом он собирается что-то делать, имея фоном эту суматоху с Джорджем Гаррисоном, а? Я имею в виду: с таким же успехом можно сказать, — он огляделся вокруг, — что не так уж много осталось небезразличных людей. Или что на Джексоне осталось много черномазых.