Клиффорд Саймак - Миры Клиффорда Саймака. Книга 12

Пастор замолчал и пошел вперед большими шагами, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Время от времени он останавливался и оглядывал площадь.

Через несколько минут он снова заговорил:

— Мы должны следить за генералом. У него появляются бредовые идеи, но они кажутся на первый взгляд разумными, присущими здравомыслящему человеку, почему нужна немалая проницательность, чтобы понять, что это безумие. Он чрезмерно самоуверен и упрям. Ему невозможно что-либо доказать. В жизни не встречал человека, который бы так часто впадал в заблуждения, причем по самым разным поводам. И все оттого, что у него образ мыслей, свойственный военному. Вам приходилось замечать, как ограниченны в интеллектуальном отношении все военные?

— Я редко сталкивался с ними, — пробормотал Лэнсинг.

— Ну, они действительно такие, — утвердительно кивнул пастор. — Они прямолинейны, и, если перед ними возникает какая-либо проблема, им видится один-единственный путь для ее решения. У них в голове вместо мозгов воинский устав, в соответствии с которым они и живут. На их глазах — невидимые шоры, не позволяющие им кинуть взгляд ни вправо, ни влево, только прямо и вперед! Я думаю, нам с вами надо хорошенько следить за генералом. Иначе он втянет нас в неприятности. Он постоянно стремится быть командиром, прямо-таки страдает манией лидерства. Вы не могли не заметить этого.

— Да, действительно, — ответил Лэнсинг. — Если вы помните, я говорил с ним об этом.

— Конечно, помню. Генерал несколько напоминает мне одного моего прежнего соседа, — продолжал пастор. — Он жил напротив, по другую сторону улицы. А немного дальше на той же улице поселился дьявол. На первый взгляд, прекрасный хозяин, и вам бы в голову не пришло, что он дьявол, но это действительно было так. Думаю, очень немногие распознали его, но я знал твердо, что он — дьявол. Подозреваю, что и мой сосед, который жил через улицу, тоже хорошо знал это, хотя мы с ним никогда не касались этой темы.

Главное, на что я хочу обратить внимание — мой сосед, определенно зная, что перед ним дьявол, поддерживал с ним дружелюбные отношения. Если они встречались на улице, мой сосед приветствовал его, даже останавливался поболтать. Я уверен, что в словах, которыми они обменивались, не было ничего зловещего. Они просто проводили вместе несколько минут. Наверняка вы бы подумали, что моему соседу не следовало общаться с ним. Но если бы я сказал об этом соседу — сам я, естественно, не поддерживал с дьяволом никаких отношений, — тот ответил бы мне, что он терпимый человек, не имеющий предубеждений против евреев, негров, папистов, и точно так же он не может относиться с предубеждением к дьяволу, живущему на одной с ним улице.

Я считаю, что во Вселенной должен быть нравственный закон, разграничивающий добро и зло, и обязанность каждого из нас — четко различать то и другое. Не говорю об ограниченности религиозных воззрений, которые действительно часто отличаются большой нетерпимостью. Я имею в виду весь спектр поведения человека. Существует мнение, будто человек может быть добродетельным, не исповедуя никакой религии. Не соглашусь с этим потому, что считаю необходимой для каждого человека опору, которую дает вера — его личная твердая вера. С ее помощью можно честно отстаивать правое дело или то, что человек считает правильным. — Пастор остановился, резко повернулся к Лэнсингу. — Простите, я как бы произношу проповедь, но это просто привычка. Дома, на реповом поле или в своем белом домике, выходящем на мирную зеленую улицу, мирную, невзирая на близкое соседство дьявола, — я всегда был непоколебим в своих взглядах, я мог быть уверенным и настойчивым. В своей маленькой церкви, такой же мирной и белой, как и мой дом, я без колебаний разъяснял прихожанам, что есть добро и что есть зло, в каких бы деяниях — больших или малых — они ни проявлялись. А теперь я ничего не знаю. У меня отнята прежняя твердая вера. Раньше я был уверен в себе, сейчас — нет. — Он умолк, пристально глядя на Лэнсинга. Затем он произнес: — Не знаю, зачем я все это говорю вам — именно вам. Вы это можете объяснить?

— Не могу представить, почему вам это понадобилось, — ответил Лэнсинг. — Но если вам хочется поговорить со мной, я готов внимательно выслушать. И буду рад, если беседа хоть в чем-то поможет вам.

— Одиночество, заброшенность — вы чувствуете то же самое?

— Не сказал бы, — отозвался Лэнсинг.

— Пустота! — выкрикнул пастор. — Небытие! Это ужасное место, сущий ад! Здесь именно то, о чем я всегда говорил, то, что открывал своим прихожанам: ад — это не вместилище пыток и страданий, ад — это конец любви и веры, потеря человеческого самоуважения, сознания своей силы, ощущение полной потерянности, опустошенности…

— Возьмите себя в руки! Вы не должны допускать, чтобы этот мир взял верх над вами. Неужели вы думаете, что мы все…

Пастор, не слушая Лэнсинга, вдруг вскинул руки к небу, из его груди вырвался вопль:

— Боже, почему ты покинул меня? О, за что, Создатель?

И на голос его отозвался другой крик — со стороны холмов, окружавших город, голос, полный муки. В нем звучало такое безнадежное одиночество, что кровь стыла в жилах, а сердце, казалось, сжимала ледяная рука. Над городом, покинутым тысячелетия назад, раздавались полные отчаяния мольбы и рыдания. Они поднимались к небу, взиравшему на город с жестоким равнодушием. Казалось, такие звуки могло издавать нечто, лишившееся души.

Закрыв лицо руками, рыдая, пастор бросился бежать в сторону лагеря. Он мчался огромными прыжками, временами теряя равновесие, но в последний момент удерживаясь от падения, — безумный бег.

Лэнсинг, не надеясь догнать пастора, все же бросился вслед за ним. В глубине души он был даже благодарен судьбе, не дававшей ему шанса встать на пути пастора; в самом деле, как он смог бы остановить его, если бы и догнал?

А с холмов неслись чудовищные стенания, из чьего-то сердца исторгался ужас. Звуки выражали такую нестерпимую боль, что Лэнсингу казалось, будто какая-то огромная рука опустилась ему на грудь и медленно сжимает ее. Он задыхался, но не от бега, а от леденящей хватки, невидимой гигантской хватки.

Пастор добежал до здания, в котором они остановились, и стал тяжело подниматься по лестнице. Следуя за ним, Лэнсинг остановился у границы освещенного костром крута. Пастор рухнул на пол у самого огня и лежал, притянув колени к подбородку и обхватив плечи руками, в позе младенца во чреве матери, словно бы пытаясь защититься этим от ужасов окружающего мира.

Генерал опустился перед ним на колени, остальные стояли вокруг, со страхом наблюдая за происходящим. Услышав шаги Лэнсинга, генерал резко поднялся.