Жюль Верн - Том 3. Дети капитана Гранта

— Отвратительно! — сказал один.

— Совершенно несъедобно! — добавил другой.

Бедный ученый, попробовав своей стряпни, вынужден был согласиться, что подобное жаркое было несъедобно даже и для голодных людей. Товарищи стали подшучивать над ним, к чему он отнесся добродушно, и подняли на смех его «пищу богов». Он сам ломал себе голову, стараясь понять, почему это действительно вкусное и лакомое мясо гуанако превратилось в столь несъедобное. Внезапно его озарила догадка…

— Я понял! — воскликнул он. — Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем дело!

— Быть может, это мясо слишком долго лежало? — спокойно спросил Мак—Наббс.

— Нет, несносный майор, к сожалению, оно слишком долго бежало, и как я мог упустить это из виду!

— Что вы хотите этим сказать, господин Паганель? — спросил Том Остин.

— Я хочу сказать, что мясо гуанако вкусно только тогда, когда животное убито во время отдыха, но если за ним долго охотились и животное долго бежало, тогда его мясо несъедобно. И поэтому, по отвратительному вкусу нашего жаркого, я заключаю, что это животное, как и все стадо, примчалось издалека.

— Вы уверены в этом? — спросил Гленарван.

— Совершенно уверен.

— Но что, какое явление природы могло так сильно напугать животных, что они покинули логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?

— На это, дорогой мой Гленарван, я не могу вам ответить. Поверьте мне, не будем искать дальнейших объяснений, а лучше ляжем спать. Я прямо умираю, так мне хочется спать! Ну как, будем спать, майор?

— Будем спать, Паганель!

Подбросив топлива в очаг, каждый завернулся в свое пончо, и вскоре в хижине раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего среди этого гармоничного оркестра выделялся бас ученого географа.

Только Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое–то смутное беспокойство. Мысли невольно возвращались к стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном направлении. Их не могли преследовать хищные звери — на такой высоте их почти нет, а охотников и того меньше. Что же внушило гуанако такой ужас, что погнало их к пропастям Антуко? Какая причина? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.

Однако под влиянием полудремоты мысли его мало–помалу приняли иное направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Именно там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Одна за другой проносились эти картины в его воображении, но ежеминутно его отвлекало от них то потрескивание искорки, вылетавшей из очага, то яркая вспышка пламени, освещавшая лица спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены касучи. Но тут же предчувствия снова с еще большей силой овладевали им. Он полусознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, трудно объяснимым в этих пустынных горах.

Внезапно ему почудились отдаленные глухие угрожающие раскаты, словно раскаты грома, но они неслись не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где–то по склонам горы, на несколько тысяч футов ниже, чем ее вершина. Гленарван решил убедиться в этом и вышел из касучи.

Взошла луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни облачка ни внизу, ни на вершинах гор. Лишь кое–где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Высоко в небе мерцали тысячи звезд. А между тем раскаты не умолкали. Казалось, они приближались и неслись вдоль Кордильер. Гленарван вернулся в касучу, еще более обеспокоенный, спрашивая себя, что общего могло быть между этим подземным гулом и бегством гуанако. Не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Между тем, не будучи твердо уверен в том, что им действительно грозит какая–то опасность, он не разбудил утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам забылся в тяжелой дремоте, продлившейся несколько часов.

Вдруг ужасающий грохот разом поднял его на ноги, то был оглушительный шум, похожий на скрежет бесконечного множества повозок, везущих по гулкой мостовой ящики с артиллерийскими снарядами. Внезапно Гленарван почувствовал, что почва уходит у него из–под ног; касуча заколебалась, в стенах ее появились трещины.

— Тревога! — крикнул он.

Его спутники, уже проснувшиеся и упавшие кто как попало, сползали вниз по крутому склону горы. Рассветало, и глазам открылась жуткая картина. Облик гор внезапно изменился: они стали ниже; остроконечные вершины их, качаясь, исчезали, словно под ними открывались какие–то люки. Происходило явление, свойственное Кордильерам[27]: горный кряж в несколько миль шириной целиком перемещался, сползая вниз к равнине.

— Землетрясение! — крикнул Паганель.

Он не ошибся. Это было одно из тех стихийных бедствий, которые свойственны гористой границе Чили как раз в этой местности, где в течение четырнадцати лет Копяапо был дважды уничтожен, а Сант—Яго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканы этой горной цепи, сравнительно недавнего происхождения, представляют собою недостаточные клапаны для беспрепятственного выхода подземных паров и газов. Отсюда эти непрекращающиеся сотрясения, на местном наречии — «темблорес».

Между тем оторвавшаяся часть горной площадки с находившимися на ней ошеломленными, охваченными ужасом людьми, которые вцепились в росшие кругом лишайники, катилась вниз с быстротой курьерского поезда, то есть пятидесяти миль в час. Невозможно было ни убежать, ни задержаться, ни крикнуть. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое–либо общение невозможным. Кряж то спускался без толчков и тряски, то, словно судно в бурном море, подвергался килевой и боковой качке. Он проносился мимо пропастей, куда стремглав падали глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.

Трудно вообразить себе мощь, развиваемую этой массой в миллиарды тонн весом, скользящей со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!

Никто не мог бы определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто не осмелился вообразить, в какую же пропасть предстояло обрушиться этой громаде. Никто не знал, все ли они еще живы, или кто–нибудь лежит уже распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого спуска, окоченевшие от пронизывающего их ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они еле переводили дух; обессиленные, почти без сознания, цеплялись за скалы, движимые лишь могучим инстинктом самосохранения.