Жюль Верн - Город будущего

— Похоже, вы правы, — заметил Мишель.

— Зло, если только можно говорить о зле, проникло во все слои общества, — продолжал Кэнсоннас. — Заметь, что такой закоренелый эгоист, как я, не порицает подобное положение вещей, он просто его использует. Но я хотел, чтоб ты усвоил: брак нынче отнюдь не означает семью, а узы Гименея,[157] увы, не способны более зажечь огонь домашнего очага.

— Итак, — вставил молодой человек, — допустим, что, по какой-либо невероятной причине, ты вдруг захотел бы жениться…

— Мой дорогой, я, как и все, начал бы с того, что нажил бы миллионы. Для совместной жизни требуется немало средств. Девушка без солидного приданого вряд ли выйдет замуж. И какая-нибудь Мария-Луиза со своими жалкими двумястами пятьюдесятью тысячами франков не может рассчитывать на внимание сына банкира.

— А как же Наполеон?

— Ну, Наполеоны не часто встречаются.

— Значит, ты не горишь желанием жениться?

— Отнюдь.

— А как насчет меня?

«Ну вот мы и приехали», — подумал пианист, уклонившись от ответа.

— Так и будешь молчать? — настаивал молодой человек.

— Гляжу я на тебя… — задумчиво начал Кэнсоннас.

— Ну и что?..

— И прикидываю, как получше связать тебя.

— Меня?

— Да, тебя, безумец, сумасшедший! Подумай, что с тобой станет?

— Я стану самым счастливым человеком!

— Давай поразмыслим: ты или гений, или нет! Если от этого слова тебя коробит, пусть будет — талант. Если у тебя нет таланта, то вам обоим грозит нищета. Если же он есть — другое дело!

— Как это…

— Дитя мое, разве тебе не известно, что гений и даже просто талант — это род болезни, и жене художника останется лишь смириться с участью сиделки.

— Представь себе, я нашел…

— Сестру милосердия, — парировал Кэнсоннас. — Да таких больше нет! На худой конец, отыщется что-то отдаленно напоминающее сестру, так сказать, кузину милосердия!

— Уверяю тебя, я ее нашел, — упорствовал Мишель.

— Женщину?

— Да!

— Девушку?

— Да!

— Ангела?

— Да!

— Тогда, друг мой, оторви у него крылышки и посади в клетку! А не то улетит!

— Послушай, Кэнсоннас, речь идет о юном, нежном, добром, любящем создании…

— И богатом?

— Напротив. На грани нищеты. Я видел ее только один раз…

— Ох, как много!.. Стоило бы, пожалуй, еще повидаться…

— Не шути, дружище! Она — внучка моего старого преподавателя, и я люблю ее до безумия! Мы говорили с ней будто старые друзья. Она еще полюбит меня! Поверь, она — сущий ангел!

— Ты повторяешься, Мишель! Паскаль сказал, что человек никогда не бывает ни ангелом, ни зверем! А ты со своей красавицей хочешь опровергнуть эти слова?

— О, Кэнсоннас!

— Успокойся! Ты не ангел! Черт знает что! Он, видите ли, влюблен! Он в свои девятнадцать задумал сделать то, что и в сорок еще почитается глупостью!

— А по-моему, быть любимым — большое счастье! — проговорил молодой человек.

— Хватит! Замолчи! — закричал пианист. — Ты меня бесишь! Больше ни слова! Не то я…

И Кэнсоннас, не на шутку рассерженный, стал тарабанить по девственно чистым страницам Большой Книги.

Разговоры о женщинах, о любви бесконечны, друзья продолжали бы их до самого вечера, если б… не ужасное происшествие, последствия которого предсказать было просто невозможно.

Страстно жестикулируя, Кэнсоннас неловко задел огромный сифонообразный аппарат, откуда он черпал разноцветные чернила, и красные, желтые, синие, зеленые потоки, словно извергающаяся лава, хлынули на страницы Большой Книги.

Кэнсоннас издал душераздирающий вопль, от которого все вокруг содрогнулось. Конторские служащие решили, что обрушилась Большая Книга.

— Мы пропали, — упавшим голосом пробормотал Мишель.

— Точно, мой милый, — подтвердил Кэнсоннас. — Нас затопляет! Спасайся кто может!

В этот момент на пороге возник господин Касмодаж в сопровождении кузена Атаназа. Банкир устремился к месту происшествия, но вдруг остановился как вкопанный. Он хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова — гнев душил его!

И было отчего! Великолепнейшая книга, куда заносили разнообразнейшие финансовые операции банковского дома, — запятнана! Ценнейшее собрание финансовых сделок — замарано! Настоящий атлас, вмещавший целый мир, — испорчен! Гигантский монумент, представляемый на обозрение посетителей местным привратником в праздничные дни, — заляпан грязью, осквернен и навсегда потерян! Его хранитель, человек, которому доверили эту великую миссию, не выполнил своего предназначения и предал дело! Жрец собственными руками осквернил алтарь!

Все эти нерадостные мысли проносились в голове месье Касмодажа, и ему никак не удавалось обрести дар речи. В конторе воцарилась мертвая тишина.

Внезапно господин Касмодаж сделал жест, обращенный к незадачливому копировщику. Рука банкира столь решительно, столь красноречиво указывала на дверь, что ошибиться было просто невозможно. Сей недвусмысленный жест, понятный на всех языках, означал: «Убирайтесь вон!» Кэнсоннас не замедлил подчиниться: он спустился с гостеприимных высот, где прошла вся его юность. Мишель, последовавший за ним, обратился к банкиру.

— Месье, — начал он, — это я во всем виноват…

Следующий взмах той же самой руки, только еще более энергичный, если вообще таковое возможно, послал диктовальщика вслед копировщику.

Тогда Кэнсоннас старательно стянул полотняные нарукавники, взял шляпу, рукавом смахнул с нее пыль, водрузил ее на голову и направился прямо к банкиру.

Глаза Касмодажа метали молнии, но до грома дело никак не доходило.

— Месье Касмодаж и Кº, — проговорил копировщик с подчеркнутой любезностью, — вы наверняка считаете меня виновником совершившегося преступления, ибо только так можно именовать бесчестье вашей Большой Книги. Но я не хотел бы оставлять вас в заблуждении. Как и во всех бедах нашего мира, виновником происшедшего здесь непоправимого несчастья стала женщина! Так что пеняйте на Еву, нашу прародительницу, и на ее супруга — дурака! Все наши горести и несчастья — только от них! И если мы маемся животом, надо винить Адама, вкусившего незрелый плод! Засим, господа, прощайте!

С этими словами артист удалился, за ним последовал Мишель; кузен Атаназ между тем бережно поддерживал распростертую руку банкира, словно Аарон — руку Моисея во время битвы с амаликитянами.[158]

Глава XIII

ГДЕ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ТОМ, КАК В ДВАДЦАТОМ СТОЛЕТИИ ХУДОЖНИКУ ЛЕГКО УМЕРЕТЬ С ГОЛОДУ

В судьбе молодого Дюфренуа произошел решительный поворот. Сколь многих, не способных посмотреть на случившееся его глазами, подобное происшествие привело бы в отчаяние! Конечно, Мишель больше не мог рассчитывать на поддержку дядюшкиного семейства, но зато он чувствовал себя абсолютно свободным. Его уволили, выставили за дверь, а ему казалось, что его выпустили из тюрьмы; его, что называется, «отблагодарили», а он сам готов был рассыпаться в благодарностях. О будущем Мишель не задумывался. Вырвавшись на волю, он вдруг почувствовал, что способен на великие дела.