Кракен пробуждается. Паутина - Джон Уиндем
Капитан наблюдал со своего мостика.
В нескольких сотнях ярдов восточнее поселка из-за деревьев вышло девять человек, они размахивали рубашками и что-то кричали в сторону шлюпки. Что именно, капитан разобрать не мог — их голоса тонули в шуме прибоя.
Лодка уткнулась носом в берег, старпом жестом поманил людей, однако никто не откликнулся на его зов. Тогда он сам направился к ним, но через десять минут вернулся к шлюпке в одиночестве.
— В чем дело? — прокричал капитан, не успел ботик пришвартоваться к судну.
Старпом запрокинул голову.
— Они не захотели плыть, сэр.
— Что с ними случилось?
— Лично с ними — ничего. Они говорят, что море небезопасно.
— Что они имеют в виду?
— Они боятся, сэр, что их может постичь участь тех двух деревень. Они были атакованы…
— Атакованы? Кем?
— Э… Лучше бы вам самому поговорить с ними, сэр.
— Я послал за ними шлюпку, черт возьми. С них и этого достаточно!
— Боюсь, сэр, что даже под угрозой смерти, сэр…
Капитан помрачнел.
— Хотел бы я знать, чем они так напуганы? Или кем?
Старпом облизнул пересохшие губы. Он всячески избегал вопрошающего взгляда капитана.
— Они… э… они говорят, сэр, что это киты, сэр.
Глаза капитана округлились.
— Кто???
Помощник не знал, куда деться.
— Я понимаю, сэр. Это… э… Но они утверждают, что это были киты и… медузы, сэр. Огромные медузы. Может быть, э… вам в самом деле стоит поговорить с ними?
Известия с Апреля не «взорвали» мир в общепринятом смысле этого слова. Атолл, который невозможно отыскать на страницах большинства атласов, не представляет для публики особого интереса. И те немногие строки, посвященные событию, очень скоро канули в Лету. Скорее всего, об этом вообще никто бы не узнал, не случись американскому журналисту оказаться в Джакарте и не наткнись он на этот материал. Он тут же слетал на остров Апреля и, вернувшись в Штаты, опубликовал статью в одном из еженедельников. Редактор еженедельника вспомнил происшествие на Сафире и, связав оба события воедино, представил миру новую угрозу в первом воскресном выпуске газеты.
Так случилось, что это произошло как раз накануне сенсационного коммюнике Постоянного комитета действий, и Глубины опять оказались в центре всеобщего внимания. Более того, сам термин «Глубины» зазвучал по-иному, более конкретно и драматично. Комитет поспешил дать очередные рекомендации: всем судам держаться континентального шельфа, ибо потери последнего месяца ярко свидетельствуют о том риске, которому подвергаются корабли.
Совершенно очевидно, что никто не стал бы наносить столь ощутимого удара по только оправившемуся судоходству, не имея на то веских причин. И тем не менее владельцы судоходных компаний в запале негодования обвинили Комитет во всех смертных грехах: от паникерства до преследования личных интересов, связанных с авиакомпаниями. «Если последовать этой рекомендации, — возмущались они, — то всем трансатлантическим лайнерам придется ползти каботажным рейсом через воды Исландии, Гренландии, через Бискайский залив, вдоль западного побережья Африки и т. д. Торговые рейсы в Тихом океане вообще придется отменить. А Новая Зеландия и Австралия оказываются отрезанными от всего остального мира. Правительство, — кричали судовладельцы, — пошло на удивительно необдуманный шаг, позволив Комитету без всестороннего обсуждения опубликовать „рекомендацию“. Все это грозит замораживанием морской торговли, паникой и уж никак не способствует безопасности. Как можно давать рекомендации, когда заранее известно, что они невыполнимы».
Комитет невозмутимо отбивался от нападок, утверждая, что это не приказ, а предостережение, что опасно пересекать места глубиной более двух тысяч саженей.
Судовладельцы огрызались, дескать, какая разница — приказ или предостережение, суть от этого не меняется. Поднялась невообразимая шумиха, газеты запестрели всяческими схемами-указателями, но, так как все их карты разнились между собой, создавалось весьма двойственное впечатление.
Комитет был уже готов несколько переиначить свое заявление, когда на мир обрушились два сообщения: одно — из средней Атлантики, о гибели итальянского лайнера «Сабина», другое — из южной, о потере немцами судна «Ворпоммерн».
Известие об этом передали по радио в субботу, а наутро все воскресные газеты (по крайней мере — шесть из них) как коршуны налетели на правительство, обвинив его в некомпетентности, задав тем самым тон для всей остальной прессы.
«Таймс» открыто потребовала от общественности «как следует надавить на власти». Менее категорично по форме, но сходно по сути выступила «Гардиан». «Ньюс Кроникл» был не то чтобы против, но не лез на рожон. «Экспресс» отвернул свой молот от ковки имперских цепей к крушению оных, немощность которых, по его словам, лишь «ослабляет государство». «Самое большое предательство, — объявила „Мейл“, — неспособность „править морями“»[7] — и потребовала немедленной отставки саботажников. «Геральд» уведомила домохозяек, что предвидится повышение цен на продукты. «Уокер» заметил, что в обществе, управляемом должным образом, подобные трагедии невозможны в принципе, так как не будь в нем роскошных лайнеров — нечему было бы и тонуть. И далее обрушивался на судовладельцев, толкающих моряков на смерть, да еще за несоизмеримо низкую плату.
В среду я позвонил Филлис.
На Филлис периодически находило (едва мы дольше обычного задерживались в Лондоне), что у нее нет никаких сил переносить блага цивилизации и ей необходимо немного передохнуть. Если я был свободен, мне дозволялось сопровождать ее, если нет — Филлис удалялась общаться с природой в одиночестве. Обычно возвращалась она где-нибудь через неделю, духовно окрепшая и окрыленная. Но вот уже две недели, как от нее не было ни слуху ни духу: ни звонка, ни открытки, как правило, предшествующей ее возвращению. Бывало, конечно, и такое, что открытка приходила на следующий день после приезда Филлис. Но две недели — срок немалый!
Я слушал гудки довольно долго и уже собирался повесить трубку, когда вдруг услышал знакомый голос:
— Привет, дорогой!
— А если это не дорогой, а налоговый инспектор… или убийца?
— О, они бы столько времени не висели на телефоне!
— Во-во, — пробурчал я.
— Извини, я была в саду.
— Сажала розы?
— Укладывала кирпичи.
— Наверно, что-то с линией — мне послышалось «кирпичи».
— Да-да, именно «кирпичи», дорогой.
— А-а-а… Ну понятно, — отозвался я, — кирпичи.
— Я даже не подозревала, что это так здорово. Представляешь, оказывается существует несметное число всяких растворов: фламандский, английский… А еще здесь нужна такая штучка, называется — мастерок.
— А что строишь, если не секрет? Какую-нибудь кладовку?
— Нет, — рассмеялась Филлис. — Обычная стенка. Как у Бальбуса или мистера Черчилля. Где-то я читала, что в минуты стресса Черчилль находил такую работу успокаивающей. А что было хорошо для Черчилля — хорошо и для меня.
— Я рад. Надеюсь, ты уже
