Евгений Прошкин - Рассказы

— Так точно, товарищ полковник, — ответил, помявшись, Костик.

— Чего «точно»?

— Задолбали.

Командир удовлетворенно покивал и в верхнем углу накалякал: «Утверждаю». Остальное он даже не стал смотреть. Снабдив каждый документ росчерком из трех детских завитушек, полковник снова взялся за книгу.

Счастливый Костик вылетел из кабинета и тут же, под дверью, принялся перебирать бумаги. Самопальный приказ нашелся между гирями и солярой, и на нем — у Тарасова сладко заныло в груди — стояла командирская подпись. Подкованные сапоги сами собой выбили сложный ритмический ряд и понесли Костика в сторону его комнаты с пишущей машинкой и тайником под нижним ящиком стола.

— Ефрейтор Тарасов! — неожиданно раздалось сзади.

Это был начальник штаба, который по неизвестной причине вернулся раньше времени. Человеком он слыл незлобивым, но с детства имел одну скверную особенность: начштаба был немцем. Неряшливый офицер по фамилии Шульц может пить горькую, тырить для своего огорода колючую проволоку и тайно посещать лейтенанта медслужбы Неддасову, но он никогда не подпишет непрочитанную бумажку. Наследственная страсть к орднунгу, изрядно разбавленная русской водкой, так и не покинула нордической души майора Шульца.

Костику захотелось побыстрее юркнуть в кабинет, однако ноги онемели и превратились в две трухлявые оглобли.

— Ефрейтор, ко мне! Резче дергайся! Приказы носил? Почему мне не показал?

— Вас не было, товарищ майор.

— Ну теперь-то я есть, — резонно заметил начальник штаба.

— Так точно, — промямлил Костик, отдавая папку.

— Через час заберешь.

— Товарищ майор, там надо исправить… Я вам попозже занесу…

— Ты что, Тарасов, первый раз замужем? Какие исправления, если командир уже подписал?

Шульц вошел в кабинет и уселся в продавленное кресло под плакатом «Схема боевого управления войсками НАТО по состоянию на 1964 год». Дважды перечитав план Севрюгина, он сделал в блокноте кое-какие пометки и поставил над командирской закорючкой свою красивую, отработанную еще в юности подпись. Заявка на ГСМ была, как всегда, завышена. В другой раз начштаба урезал бы ее литров на сто, но теперь было поздно. Он с раздражением подумал, что этот оборзевший ефрейтор мог бы его дождаться, а не прыгать через голову, однако взгляд майора наткнулся на новый документ, и мысли об экономии соляры мгновенно улетучились. Шульц просзистел что-то из Вагнера и, схватив листок, ринулся к командиру.

— Как настроение, Алексей Михалыч? — спросил он игриво. — Как самочувствие? Готовы, нет?

— Готов к чему? — не понял полковник.

— К чему?.. — Майор выдержал хорошую паузу и буднично пояснил: — К расстрелу, Алексей Михалыч, к расстрелу.

Командир открыл рот, и неприкуренная сигарета, приклеившаяся к его нижней губе, повисла, как новенькая водосточная труба.

— У меня есть приказ, — сказал Шульц. — И этот приказ уже подписан, — добавил он со значением. — Завтра, десятого октября, ровно в четыре утра. На втором пирсе. Я ничего не выдумываю, Алексей Михалыч, здесь все указано. Даже боевой расчет назначен: пятеро старослужащих. Ну так как? Что теперь делать будем?

— Кто, кто? — заволновался командир. — Кто подписал-то?

— Вы, — простодушно отозвался майор.

Костик разобрался на столе, вытер пыль и накрыл машинку брезентовым чехлом. Затем достал из тайника последнее Наташкино письмо, но, погладив конверт, положил обратно — у него оставалось всего несколько минут.

Придя в казарму, Тарасов вынул из тумбочки зубную щетку, пасту, мыльницу, завернул все это в чистое полотенце и явился к дежурному по части.

— Ты серьезно на кичу собрался? — спросил тот. — Никаких распоряжений не было.

— Сейчас будут, — заверил Костик.

Через пару секунд тренькнул телефон, и дежурный, подняв трубку, выслушал чей-то продолжительный монолог.

— Командир звонил. Как думаешь, на сколько ты раскрутился?

— Пятерочка… — предположил Тарасов.

— Точно.

Дежурный с интересом посмотрел на Костика и, прочистив горло, строго произнес:

— Ефрейтор Тарасов, от имени командира части вам объявляется пять суток ареста.

Снаружи что-то лязгнуло, и дверь медленно открылась.

— Костик, не спишь? Ужин привезли. — Покатилов занес в камеру бачки и поставил их на пол. — Сейчас, еще тарелки и хлеб. Сразу все не взял, уронить боялся, — проговорил он с фальшивой заботой. — Сигарет тебе дать?

— Стой, не суетись. Расскажи про Лосева.

— А чего? Ну, ухо себе прострелил.

— Когда?

— Вроде под утро. Он всю ночь квасил, а потом как-то так вышло…

— Под утро… — зачарованно пробормотал Тарасов.

Это случилось. Не на пирсе и, возможно, не в четыре ноль-ноль. Не было ни пяти автоматчиков, ни торжественного зачтения приговора — ничего из того, что Костик прописал в своем приказе.

Однако это случилось. Десятого октября, перед рассветом, полковник Лосев чуть не словил пулю. Данный факт можно было считать совпадением — конечно, совпадением, чем еще? — но Тарасову в это верить не хотелось. В конце концов, можно было попробовать еще раз.

— Покатилов, ты сейчас наверх? Притащи мне бумагу и ручку. Ну, чего встал? Резче дергайся!

— Костик, у меня с собой есть. Письмо писать собирался…

Тарасов схватил куцый листочек в клетку и пристроил его на колене.

— А кушать? — робко напомнил часовой.

— Пш-шел отсюда! Ведра свои забери.

Он азартно погрыз ручку и, сплюнув, вывел несколько сумасшедших строк:

«Войсковая часть 19730. Секретно.

За регулярное хамство, за появление на службе в нетрезвом виде и прочие поступки, несовместимые с высоким, званием офицера, зам. командира в/ч 19730 по воспитательной части капитана Севрюгина Д.Н. приговорить к сожжению. Приговор привести в исполнение 11 октября 1999 года».

Он задумался, кому бы отдать на подпись этот страшный приказ, и понял, что выбора у него нет. Внизу, прорывая бумагу острым стержнем, Костик дописал:

Ему дьявольски захотелось есть, но звать часового обратно было несерьезно, да и ужин, наверное, уже остыл. Костик тронул железную дверь — Покатилов, сообразительный боец, случайно оставил ее незапертой. Тарасов вышел из камеры и прогулялся по узкому коридору: десять шагов туда и десять обратно. Дойдя до туалета, он взглянул на темно-серый унитаз, по горло вмурованный в бетонную ступеньку, и голод стал неактуальным. Костик снова развернулся и продолжил моцион, попутно любуясь мрачными интерьерами каземата.