Алекс Клемешье - Квартирный вопрос (сборник)

— Надя, — сказал я, — не нужно туда ходить. Пожалуйста.

— Так всё плохо? — тихо спросила она.

— Да, — согласился я. — Так всё плохо.

Больше она ничего не спрашивала. Мы прошли по Будённовской, свернули на более широкую Киевскую. Сумерки торопливо закрашивали небо. Ветра так и не было, он умер вчера, и листья тополей растерянно показывали нам пыльные ладошки.

— Смотри, — сказала вдруг Надя, указывая на двухэтажный дом. — Свет!

Свет был нездоровый, керосиновый. Я сразу вспомнил детство: в нашем привокзальном поселке часто вырубали электричество. Но это было очень давно. Не думал, что опять увижу этот легкий сумрак, прошитый тусклой ниточкой света.

По лестнице, глубоко утопленной в темноте, мы на ощупь поднялись на второй этаж. Дом всё еще пах ушедшей жизнью: легкой сыростью из подвала, старым деревом, табаком, побелкой, зольной пылью, въевшейся в стены еще с тех времен, когда эти хрущёвки отапливались углем.

Дверь оказалась ветхой, дерматиновой — пальцы нащупали на облупившемся шероховатом полотне порезы и некрасиво, вкривь, прибитые рейки. Я едва не потянулся к звонку, но тут же опомнился и тихонько постучал палкой (так и не выбросил ее) по косяку.

Шагов не было слышно. Я собирался стукнуть еще раз, но дверной замок сухо щелкнул. Надя тут же вцепилась мне в плечо. Может, ее воображение рисовало за дверью выгнувшего спину монстра с керосинкой в корявой лапе?

Блеснула цепочка, а за ней неясно прорисовалось лицо.

— Здравствуйте, — голос был тихим, стариковским. — Глупо спрашивать, кто там. Входите. Тапочек, извините, не держу.

Квартира оказалась однокомнатной, тесной, узкой, как флейта. Пока хозяин, назвавшийся Иваном Фёдоровичем, с раздражающей медлительностью шаркал толстыми шерстяными носками с кухни и на кухню, мы огляделись. Вдоль одной стены выстроились в ряд небрежно заправленная кровать, тумбочка, оккупированная аптекарской стеклянной мелюзгой, стол под плюшевой скатертью и еще одна тумбочка — с телевизором. Противоположную стену скрывали полки, плотно забитые разномастными книжками. Вторые рамы были распахнуты, а на широком подоконнике, меж цветочных горшков с геранью, высокомерно пучил рыбий глаз небольшой телескоп — кажется, такие называют «максутовыми». Надя сразу припала к окуляру.

— Ничего не видно! — тут же сообщила она.

— У меня еще бинокль есть, — тихо сказал, появляясь в дверях, хозяин. Он осторожно нес в правой руке заварочный чайничек; левой, как я уже успел заметить, он почти не пользовался. — Хороший бинокль, еще гэдээровский. Спасибо, — это Надежда, подскочив, приняла заварник и водрузила его на стол. — Весь день смотрел, пытался разглядеть окраины.

— А мы там уже были! — выложила Надя.

— Да? — его удивление тоже было каким-то тихим и вежливым.

Он осторожно опустился в скрипучее кресло и с видимым облегчением вытянул ноги.

— Мне показалось, там пролегла полоса тумана.

Он посмотрел на Надю, а потом вежливый взгляд плотно прилип ко мне.

— Не обожгитесь. Так вы там были?

Кажется, он знал ответ — поэтому и спрашивал именно меня.

Я перевел взгляд на чашку. Я держал ее плотно, всей ладонью обхватывая берега крохотного дымящегося гейзера. Чашка должна была быть очень горячей, но мне показалось, что она стала разогреваться лишь сейчас, под моим взглядом.

— Я туда ходил.

Это был мой голос?

Туман стоял за спиной плотный и недвижный. Неровно обломанное асфальтовое полотно выглядывало из него, как носок ботинка, просунутого в дверь. А впереди был отвесный обрыв…

— …Я туда ходил. А вы?

— Не с моими ногами, — Иван Фёдорович слегка растянул тонкие губы в подобие улыбки. — Я, ребятки, до булочной с трудом дохожу. И что там было, за туманом?

— Вам лучше увидеть самому, — я старался казаться спокойным и надеялся, что скудный свет сотрет с лица излишки эмоций. — По-моему, туман понемногу отступает.

— Ну да, — охотно согласился Иван Фёдорович, склонил голову набок, и в его облике вдруг ясно проявилось что-то от любопытной, но безмолвной курицы.

— Там ничего нет. Ничего привычного нам.

Да, пожалуй, что так. Передо мной был обрыв, метров в двести, не меньше. Но и там, где он заканчивался, земля не спешила утвердиться в горизонтальности. То темнея пятнами провалов, то вспучиваясь затертыми гранями скальных групп, дно продолжало полого понижаться до самого горизонта.

Дно? Я шагнул еще ближе, вглядываясь в вылизанные временем и водой контуры внизу. Когда-то в детстве, в совсем не детском журнале, мне попалась карта земной поверхности без океанов. Земля, лишенная голубой кожи, бледная, как Луна, точно так же демонстрировала провалы бывших береговых линий, чужие для нашего глаза контуры обнажившихся вдруг плато и горных систем, ущелий и долин. И вот теперь я всё это видел своими глазами: мертвый океан, высохший до дна самой глубокой своей впадины, переродившийся в миллионы квадратных километров пустынь. Бесконечный и мертвый, как быстро темнеющее небо над головой…

— Я так и думал, — тихонько хмыкнул Иван Фёдорович. — Извините. Глупо радоваться, но тем не менее: приятно сознавать, что ты прав.

— В чем?..

— А что там было? — перебила меня Надя. — Ты так и не рассказал. Ты пришельцев видел?

Она придвинула тонконогий стул поближе. Наши тени, неясные, как медузы в вечерней воде, сошлись на бледно-желтой стене.

— Какие пришельцы? — в свою очередь спросил Иван Фёдорович.

— Да это моя гипотеза, — я прихлебнул чай. Чай был ароматным. — Нас похитили инопланетяне и перенесли на другую планету.

— А-а-а… — у него и разочарование было бесцветным, ненастоящим. — Пейте чай, а то остынет.

И прихлебнул сам.

— Странное ощущение: иногда не чувствую вкуса. Смотрю на чашку и пью — чай, а когда отвлекусь — как будто воду цежу… А пришельцы ваши, Анатолий, — бабушкины сказки. Ну посудите сами: даже если у нас и инопланетян ваших кардинально разные этические базы, гораздо экономнее и объективнее вести наблюдение за человеком в привычной для него среде обитания, чем изымать его оттуда. Если существа научились преодолевать межзвездные пространства, то организовать незаметную слежку за Иваном Фёдоровичем Калашниковым… Это и для наших земных спецслужб — плевое дело. Согласны? И уж совершенно бессмысленно переносить за тридевять земель целый город. Вы представляете, какой колоссальный объем энергии нужно на это употребить? Легче, наверное, погасить звезду.