Андрей Соломатов - НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)

— Передай там: на выходе этого изолировать и еще раз проверить, — шепнул Сентаури на ухо ближайшему скафу.

Потом, когда комната была поставлена одной дверью к эскалатору, а инженеры ушли (от комнаты пахло пылью и еще чем-то присущим только атмосферным портам, а на одной из стен красовался огромный желтоватый потек), скафы расставили волмеры, Хаяни и Ниордан заняли пост у входной двери. Сентаури и еще один, лицо которого было им всем знакомо, а имени не помнил никто, стали у выхода, остальные прилипли к стенам. Они должны были конвоировать больных, если те объявятся.

Хаяни распахнул скрипящую дверь и сказал человеку на эскалаторе:

— Заходите.

Тот не двинулся с места.

С полминуты они стояли неподвижно, глядя друг другу в глаза, а остальные настороженно замерли, не понимая, что происходит. Затем Хаяни обернулся и срывающимся от обиды голосом сказал:

— Шуточки. Манекен поставили. Место нашли повеселиться.

И Ниордан гулко захохотал.

…Импата нигде не было. Только что один из патрулей сообщил, что в задней парикмахерской комнате обнаружен труп мужчины, предположительно гезихтмакера Фиска. Верхняя одежда на убитом отсутствовала, рядом валялись изодранная скафовская куртка, шлемвуал и чьи-то желтые брюки

Разговаривая с патрулями и Контролем, Дайра одновременно следил за экранами, перед которыми горбатились два одинаково волосатых диспетчера. Братья, что ли? Сбоку от Дайры стоял худой охранник с шафранной кожей и тоскливо оправдывался. Его тоже мучили дурные предчувствия.

— Я говорю… что, говорю, куда, а он: «Противоимпатная служба. СКАФ, может, слышал?» Чего ж, говорю, не слышать? Служба так служба. Противоимпатная, говорит, служба. А я что — я тоже служба. Я и подумать не мог. А после смотрю — датчик зашкалило. Это еще, думаю, почему? Может, сломался? Они ведь часто ломаются. А скафа и след простыл. Я — тревогу. Я и знать не знал, и думать не думал, что такое получится.

Жужжит телетайп, на экранах медленно передвигаются ярко-зеленые крестики, целый ряд стенных мониторов показывает толпу на нижнем этаже и пустые верхние залы. Какие-то люди то и дело неслышно входят, деловито проносятся перед Дайрой, возятся с непонятными приборами, торопливо исчезают. Взгляды украдкой, удары-взгляды. Диспетчеры-близнецы в аккуратных костюмах. Похоже, они в микрофоны свои бормочут хором и охранник.

— У нас, ведь вы поймите, никогда такого не было, чтобы. На него никто не обращает внимания. Он смолкает, наконец, и уходит.

Дайра зол. У Дайры на уме один сын. Дайра всерьез начинает верить в судьбу. Судьба, думает Дайра, очень любит подводить к драматическим ситуациям. Наверняка мальчишка в одном самолете с этим Кинстером. Наверняка этот Кинстер улетел на одном из четырех самолетов, которые стартовали между тревогой и отменой стартов. И наверняка вместе с мальчишкой. Это судьба.

— А-а-а-а, Сент? Ну что? Как там? Установили? Что так долго? Что? Какой манекен? Послушай-ка… ты там… насчет детей. Ты их всех переписывай… Да. Да! Понятливый нашелся. Придумаешь что-нибудь. Давай. Некогда.

— Деннис, послушайте, Деннис, я не знаю, что там делают ваши люди, в какие игры они играют. Но у меня уже второй случай прохода через кордон. Ну да, конечно в порт, но где гарантия, что нельзя выйти наружу. Ах, датчики? При чем тут датчики? Вы лучше оцепление понадежнее делайте, у вас там, я чувствую… Мне надежность нужна, надежность, а не ваши оправдания! Вот и не надо. Да. Да. Все.

Может быть, сейчас его приведут. Нет, не приведут, конечно, а запишут и сообщат. Сентаури позаботится, сразу скажет. Не могло, не могло так случиться, все как нарочно. Словно кто-то подстроил. Я это заранее чувствовал. Еще с утра. Нет уж никаких сомнений, с той самой минуты, как этого Кинстера в порт занесло. Если для мальчишки все кончится хорошо, будет даже обидно, честное слово. Я уже поверил в самое худшее.

— Да-да, я здесь, слушаю.

«Я буду гоняться за ним с автоматом, я, я, сам гоняться буду, а он сразу в третью стадию перескочит, малыш ведь, нежный, будет реветь от ярости, уничтожать всех, до кого дотянется. Я пущу ему пулю в лоб, пулю я ему в лоб, я ему отомщу за своего мальчишку, мальчишке своему отомщу!»

— Что значит «нет»? Чтоб каждый сантиметр! Чтоб ни камня на камне, но — чтобы его сюда. Не может быть ему такого везения. Нам и теперь вон сколько мороки предстоит. Исполняйте!

Что мне с его каникул? Только мороке одна. Не люблю я его, он мне только мешает. Вполне проживу впа-алне. Я скажу себе стоп, скажу хватит, я смогу, ничего тут сложного нет. Я-то что? Вопрос в том, чтобы он мучился меньше, вот ведь теперь как. О, ГОСПОДИ, ТОЛЬКО БЫ, ТОЛЬКО БЫ ОН НЕ ЗАРАЗИЛСЯ! ВЕДЬ БЫВАЛИ ЖЕ СЛУЧАИ! НУ СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, ГОСПОДИ!

…Первые четырнадцать человек были здоровы, только очень напуганы. Ниордан пристально и хищно оглядывал каждого, и Хаяни еще не успевал ничего понять, как уже слышал его простуженный голос;

— В порядке. Следующий.

Хаяни изо всех сил пытался сосредоточиться. Он знал — скоро его заменят. Очень утомительно осматривать столько обмерших от страха людей. Потом вошел мужчина с мальчиком лет шести, и тогда Ниордан рявкнул:

— Ребенку выйти!

По правилам дети подвергались Контролю в первую очередь.

— Но… Я… Это… — заволновался мужчина. Он задыхался от жары под своим шлемвуалом, и мальчик тоже, только мальчик не обращал на это внимания, ему было очень

интересно. А к вуалетке он привык.

— Ребенку выйти!

Мужчина склонился над мальчиком, почти прошептал:

— Подожди-ка меня там, сынок.

И погладил его по блестящему шлему, и слегка подтолкнул в открытую дверь.

— Снимите вуалетку, пожалуйста, — мягко попросил Хаяни, предупреждая новую грубость Ниордана (тот уже заранее побагровел перед следующим приказом. Сейчас он был отвратителен и коряв).

Мужчина снял шлемвуал, и волмер ожил, запел неуверенно. Ниордан вглядывался в его растерянное лицо не больше секунды, затем повернулся к конвою:

— Ведите. Вторая.

— Нет, подождите, как же так? — заволновался мужчина. — Там же ребенок?

Его уже выволокли из комнаты, когда он крикнул:

— Сынок! Адрес запишите! Адрес!

Ниордан был ас своего дела. Хаяни — новичок. Но и он без всякого волмера уловил свойственную импатам… эйфорическую отрешенность… особую сумасшедшинку, одним словом, ту неуловимую особенность, которую непрофессионалы и не заметят сразу.

— Становлюсь скафом, — подумал Хаяни.

Это враки, что он решил покончить с собой с отчаяния — отчаяния не было. Это враки, что он готовился к самоубийству все время, сколько был скафом. Так многие потом говорили, даже с уверенностью, даже факты припоминая, но это неправда. Хаяни ни о чем таком всерьез не думал. Он всегда чувствовал, что делает не так и не то, мучился, разумеется, и разумеется, без мрачных мыслей не обходилось, но почему он все-таки учудил такое, не знает никто, в том числе и сам Хаяни.