Игорь Росоховатский - Ураган (сборник)

Он задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, выщипнул из него какой-то волосок, чуть скривился от боли и тут же забыл о ней. Потом взялся откручивать себе ухо, рассуждая:

— Ваши опасения еще можно понять, если бы вы работали в отделе Александра Игоревича под его непосредственным началом. Но в данной ситуации мы нейтралы, швейцарцы, у меня с Евгением Степановичем давно и бесповоротно установились ровные деловые отношения. Трое членов совета — мои однокашники еще по университету, академик Михайленко, — тут он почему-то бросил косой взгляд на Таню, хлопотавшую у синтезатора, — весьма благосклонен к нашему ведомству. И потом, в конце концов, возможные камни преткновения выявит предварительная защита… Одним словом, подымайте флаг на мачту — и вперед!

Когда я стал пересказывать Тане наш разговор с профессором, оказалось, что она его каким-то чудом слышала и запомнила слово в слово, хоть и находилась не очень близко от нас и была как будто целиком поглощена работой. Поражаясь феномену женского слуха, я не удержался от шутки:

— Неужели у тебя такие большие уши? — Вытягиваются по мере надобности. — Как у зайца. — Как у верного пса, — поправила она меня. — И учти, что в защите твоей диссертации и продвижении на новую должность заинтересован не ты один, — блеснула лукавым взглядом, — хоть и не очень верится в успех «предприятия»… — Так мне защищаться или нет? — растерялся я. — Конечно, защищайся. Кто не рискует, тот не проигрывает. — А кто не проигрывает, тот не учится на своих ошибках, — передразнил я. — И не научится до глубокой старости. Последнее слово по несогласованному правилу должно было оставаться за ней. В этом она была непреклонна, говорила: «Хорошие семейные традиции закладываются до женитьбы».

Анализируя ситуацию в институте, я нисколько не сомневался в провале защиты. Но все эти сторонние понукания сделали свое дело: во мне проснулся дремлющий где-то на границе сознания и подсознания «экспериментатор». Он был весьма любопытен — до садизма. И теперь со злобным сладострастием он пришпоривал меня, нашептывал: «Почему и не попробовать? А вдруг?»

Я отвечал: «Ничего вдруг не бывает. Можно посчитать варианты и шансы, как говорит Александр Игоревич…»

«Но ведь они не желают тебе зла. Они тоже что-то понимают: и Кирилл Мефодиевич, и Таня…»

«Они меньше думали над этим, меньше просчитывали варианты», — не сдавался я, уже боясь его, ибо экспериментатор во мне постоянно оказывался сильнее благоразумия.

«Лукавишь. Не в этом дело. Хитришь даже со мной».

«Черт с тобой, признаюсь. Да, они больше верят в меня, чем я сам».

«Вот и докажи, что их вера беспочвенна». Он знал все мои больные струнки. «Ну и гад ты, экспериментатор, — сказал я ему. — Хочешь полюбоваться, как я провалюсь, видеть во всех подробностях, как это произойдет?»

«Хочу! — сознался он. — Не откажи в таком удовольствии…». Вопрос был решен.

Предварительная защита согласно хитрому маневру Кирилла Мефодиевича проходила в исконном, или, как его еще называли, «гвардейском», отделе Евгения Степановича. Моими оппонентами были люди, работавшие с Евгением Степановичем чуть ли не со дня» основания отдела и института. Вопреки моим ожиданиям атмосфера сложилась довольно благожелательная. Замечания; конечно, были, но все легкоисправимые. Присутствующие дотошно рассмотрели представленные мною таблицы и диапозитивы, куда я включил и результаты опытов в подшефном совхозе: в полном объеме, ничегошеньки не скрывая. Казусы применения полигена Л вызвали серьезные сомнения только у двух аспирантов.

Кирилл Мефодиевич ликовал:

— Ну, что я вам говорил, недоверчивый друг мой! Стариков иногда стоит послушать. Уж если эти волки вас не съели, то надо ли бояться зайцев?

Танин оптимизм был менее брызжущим, но и она признала:

— Лучше, чем я ожидала. Так и быть, перепечатаю тебе исправленные страницы. Дерзай!

…Защита состоялась в зале для пресс-конференций. К моему удивлению, он заполнился почти до отказа. Пришли аспиранты кафедры генетики из университета, прилетели наши коллеги даже из Новосибирска.

Таня помогла мне развесить таблицы и диапозитивы на видных местах и ушла в зал. Она села, как я просил, сбоку во втором ряду, чтобы мне ее было хорошо видно.

Доклад мой занял ровно девятнадцать минут: не зря по Таниной подсказке репетировал с часами. Выступили оппоненты, подчеркнули объем проделанной работы, указали на ошибки соискателя, продекламировали: «Но, несмотря на недостатки, работа, безусловно, заслуживает…»: первый — «высокой», второй — «самой высокой оценки».

Кирилл Мефодиевич так возрадовался, что дважды подмигнул мне: дескать, видите, дела наши блестящи, — при этом не забывая постучать согнутыми пальцами о стул. Таня гордо улыбалась, слыша хвалебные слова в мой адрес. Председательствующая Евгений Степанович время от времени благосклонно кивал головой.

После оппонентов выступил профессор из Новосибирска, а затем на трибуну взошел первый институтский красавец Рожва, старший научный сотрудник из «гвардейского» отдела, где проходила предварительная защита. Он тогда сидел рядом с Таней, чем доставил мне несколько беспокойных минут. Одетый в наимоднейшие вещи, рослый, широкоплечий, с породистым, мужественным лицом и надменным поворотом головы, сей неотразимец знал себе цену и умел держаться с натренированным достоинством. Таня два раза заинтересованно взглянула на него, а он, подперев квадратный, с ямочкой подбородок большим пальцем и делая вид, что внимательно слушает выступающих, рассматривал женщин в зале. Поэтому теперь он не вызывал у меня никаких опасений. Я решил, что он выступает, чтобы покрасоваться перед очередной избранницей.

Угостив слушателей и слушательниц обаятельной белозубой улыбкой, он весело заговорил о том, какое значение имеет моя работа и для науки, и для медицины, и для сельского хозяйства, демонстрируя эрудицию во всех этих отраслях. Так же как второй оппонент, он тоже считал, что работа заслуживает докторской степени при одном обязательном условии…

При этих словах он устремил свой горячий, чуть затуманенный и как бы обволакивающий взгляд на кого-то одного в зале, видимого ему, и ускорил свою речь

Я еще не успел насторожиться, убаюканный его веселым тоном, но по тому, как мгновенно напряглось Танино лицо, понял, что он подкладывает мину.

Рожва подробно остановился на результатах применения полигена Л на животных подшефного совхоза. Он живописал разрушительные последствия и утверждал, что те люди, которые не придают этому должного значения, действуют по принципу «все хорошо, прекрасная маркиза». Перейдя с «за здравие» на «упокой», он вскоре опять вернулся к «здравию» — к надеждам на будущее, оставив на моем пути непременное условие — «доводку до возможности практического применения с благоприятными результатами». Это и была мина, правда обернутая в конфетную фольгу.