Марта Уэллс - Стихия огня (Иль-Рьен - 1)

— Ну а как он прошел во дворец? — осведомился Томас.

Дубелл не прятал глаза:

— Я уже поработал с оберегами, ничто не могло их ослабить. Они не должны были пропустить внутрь эту тварь. Возможно, нечто подействовало на преграды, сумело расширить щели, сделало их появление предсказуемым. Для этого требуется самое точное знание конструкции оберегов — не меньшее, чем у доктора Сюрьете, но ничего невозможного здесь нет. Однако меня более тревожит заговор, заставивший голема сменить человеческий облик: преобразиться в чудовище он мог лишь повинуясь приказу кого-то из находящихся здесь.

Томас неторопливо заметил:

— Итак, волшебник находился здесь, в галерее?

— Или его помощник доставил сюда талисман, ведающий превращением. Я искал в зале энергетические знаки Грандье, однако эфир был свободен от них. — Дубелл часто закивал: — Да, наверняка здесь находился лишь его помощник.

— Он рисковал, — высказался Ренье. — В прошлом году сюда попытался проникнуть парсцийский колдун. Сюрьете обнаружил возмущение в ограждениях и прихватил кое-кого из наших, прослеживая его источник. Колдун был обнаружен в заброшенном доме у Философова перекрестка, он сидел на полу и рыдал, как младенец. Сюрьете сказал, что он, должно быть, пытался сглазить кого-то во дворце, однако ограждения отразили чары, направили их против него самого и унесли его разум. Мы видели, что он действительно пробовал что-то сделать; при нем было куда больше чародейских отрав и волосяных амулетов, чем можно себе представить, однако они ничем не помогли ему.

Внимание Дубелла обратилось к Каде, на лице ее появилась тревога. Так и должно быть, подумал Томас. Как знать, кто преобразил голема — сообщник Грандье или сама Каде?

— Она объяснила вам, зачем добивается аудиенции у Роланда? — спросил Томас.

— Нет. — Дубелл чуть помолчал. — Возможности голема в нашем смертном мире не столь уж велики по сравнению с теми, которыми она обладает, находясь в Фейре; ей трудно нанести опасную рану предметом не из железа, но… Мне показалось, что чудовище бросилось на нее?

— Да, — согласился Томас.

— Приходится надеяться на это ради нас же самих.

Дверь в солярий распахнулась, в ней появился один из дворецких, совершенно измученный, с жутко утомленным лицом. Помедлив, он приблизился к Ренье и Томасу со словами:

— Его величество немедленно желает видеть кудесницу.

— Хорошо. Ступайте и известите ее, — сказал Томас. Дворецкий прямо-таки побледнел.

— Ну ладно, ладно.

Заметив Томаса, Каде поглядела вверх — странное создание, вовсе не похожее на то дитя, которое он помнил как пятнадцатилетнюю девочку с портрета. Он вежливо обратился к ней:

— Его величество сейчас примет вас.

— В самом деле?

— Да.

— А я-то надеялась на теплую встречу; думала, что брат выбежит мне навстречу с распростертыми объятиями. — Под легкой иронией в голосе Каде пряталась горечь.

— Вы ошибались.

— Понимаю. — Она пожала плечами, оставив всякое остроумие.

Томас направился к двери солярия, не оборачиваясь, чтобы убедиться, следует ли она за ним.

Спустя мгновение она догнала его, бормоча:

— Все складывается вовсе не так.

— О! И кого же, по вашим планам, должен был убить Арлекин?

— Вы не поверите мне. Я не знаю, кто послал его; поэтому от меня вы ничего не услышите. Или я должна была тотчас же побледнеть и проболтаться? Простите, ничего не получится.

Томас не стал распахивать перед ней двери со сколько-нибудь заметной учтивостью, но тем не менее поклонился с подчеркнутой любезностью.

Старый солярий использовался не слишком часто, и, учитывая скорый приход зимы, три огромных окна в самой дальней стене уже были прикрыты запасными щитами. На них был изображен традиционный мрачный ландшафт со сценой охоты, абсолютно дисгармонирующий с другими картинами на прочных дубовых стенах и с расшитыми золотом атласными занавесями и полосатыми шелковыми полотнищами, не говоря уже об украшенной тонкой резьбой мебели. Томас вспомнил, что эта комната принадлежала к числу тех, где после смерти отца Роланда было изменено убранство; панели, разрисованные во вкусе старого короля, должно быть, остались здесь по ошибке. Он подумал, что Равенна могла предпочесть эту комнату скорее по данной причине, чем из-за близости к галерее.

Угрюмый Роланд горбился в кресле, возле него сидел Дензиль. Пудра не могла скрыть следы слез на раскрасневшемся лице Фалаисы, рыдавшей, пожалуй, скорее от гнева. Наделенная миловидностью от природы, синеглазая и с каштановыми волосами, искусством парикмахеров и портных она преображалась в модную красотку. Голубая мантия ее была обшита золотыми лентами и жемчугом; в мрачной комнате молодая королева казалась орхидеей, брошенной в грязном переулке. Спокойной оставалась только Равенна. Руки ее были заняты шитьем, от которого она не подняла глаз ради вошедших.

В комнате царило напряженное молчание, и в воздухе буквально парили остатки недавней ссоры.

Томас понял, что должен объявить о появлении Каде, поскольку дворецкий воспользовался представившейся возможностью для бегства. Полагая, что, именуя гостью «вредоносной кудесницей фейри», он не угодит ей, Томас объявил:

— Принцесса Екатерина Фонтенон, — и направился к Равенне, чтобы занять свое место рядом.

Нежная кожа Каде не могла избавить ее от румянца. Подняв свой взор, Равенна наигранно произнесла:

— Как мило вновь видеть вас, дорогое дитя.

Каде ответила преднамеренно неуклюжим реверансом:

— Не сомневаюсь, что рада нашей встрече не меньше вас, любезная мачеха.

— Дорогая, я вам не мачеха. Ваша матушка не стала утруждать себя пародией на брак с вашим отцом. К тому же ей трудно было это сделать, поскольку тогда он являлся моим мужем. Вы это знаете, и тем не менее вам, должно быть, приятно услышать все заново из моих уст.

Шепотом, но не на всю комнату Дензиль обратился к Роланду:

— Кузен, какая скука.

— Роланд, отошли его. Это наше семейное дело, — отрезала Равенна.

— Я тоже могу попросить вас, мать, отослать отсюда своего любовника, вспыхнул король.

В наступившем молчании Каде фыркнула.

Томас на мгновение возвел глаза к небу. Дензиль с раздражением глядел на Роланда, поняв двусмысленность неудачной реплики короля.

Осознав сказанное и чуть покраснев, Роланд продолжал:

— Раз это семейное дело, здесь лишь он один действительно симпатизирует мне.

— Скорбная мысль, — услужливо подсказала Каде. — Скорбная, но, увы, истинная.

Роланд в упор поглядел на нее, впервые встретив взгляд гостьи после ее появления в комнате: